Лариса Васильева - Альбион и тайна времени
Рассказывали о жестоких расправах храмовников со всеми, кто нарушал обеты Темпля: чаще всего, поиздевавшись всласть, надругавшись самыми изысканнейшими надругательствами, виновного зашивали в мешок и топили.
Женщина, жившая неподалеку от Темпля, как все женщины — воплощенное любопытство, утверждала в суде, что довольно долго, никем не замеченная, наблюдала она в дверную щель, как тамплиеры поклонялись в своем храме идолу со светящимися глазами и занимались при этом грязными оргиями.
Три дезертира ордена увенчали все эти и множество других показаний признанием в отступничестве, кощунстве и противоестественных пороках всех без исключения членов ордена.
Орден был уничтожен.
Какие страсти! Вхожу в храм, где по слухам и доносам многовековой давности происходило страшное, прохожу под изящными стрельчатыми сводами к алтарю, разглядываю яркую мозаику сводчатых окон. Пусто. Перед скамьями прихожан лежат молитвенники. Церковь как церковь. Таких в этой стране множество. Через час, если верить объявлению у входа, начнется обыденная служба. Паства здесь немногочисленна и однородна: в основном адвокаты и преподаватели колледжей Сити.
Я шла к выходу из храма и уже у самых дверей вспомнила, что не была в его круглой части.
Скульптуры рыцарей со скрещенными ногами на плитах надгробий — девять фигур, лежащих на полу в центре круглого зала, большей частью немного повреждены от бомбежки 1941 года. Среди них нашла я надгробья «последнего великого феодального барона» Вильяма Маршала, графа Пемброка и двух его сыновей. Он, правоверный советник короля Иоанна Безземельного, убеждавший последнего дать вассалам «Великую Хартию Вольностей». Он был выбран регентом Королевского Совета в царствование Генриха III. Значит, он и был тамплиером? Вечером этого дня я нашла в одной из старых английских исторических книг упоминание о том, что граф Пемброк покровительствовал ордену, не будучи его членом, за что с огромной помпой прах его был положен в круглой части Темпля в 1219 году.
Эти рыцари со скрещенными ногами, у одного левая по колено отвалилась, у другого совсем стерлись черты лица третий обезносел, почему-то вселили в меня тревогу, необъяснимую потому, что доселе вид надгробии в английских храмах не вызывал никаких волнении, разве что любопытство к имени и судьбе того, кто лежал передо мной, окаменев, и чье сомнительное изображение могло послужить разве что пищей для фантазий, единственной и точной и которой на самом-то деле нет. Привычная сознанию картина мира представилась гладкой, расшитой, хотя и чуть обветшалой ширмой, окружившей меня. Острое желание заглянуть за ширму, дабы увидеть все тайные и явные пружины истинного, неприкрытого механизма жизни было столь сильно, что я подняла глаза от надгробья графа Пемброка и двинулась на стену. В ту же секунду я ощутила перед собой непреодолимый барьер — множество взглядов впилось в меня и остановили…
Пятьдесят шесть лиц бесновались на круглой стене Темпля. И всего-то было — традиция ранней готики — изображать химер, адских чудовищ для устрашения человека Страшным судом. В туристской книжонке «Церковь Темпль» про эти головы на стене так и сказано: «По традиции они должны изображать души в аду и души в раю, но, глядя на них, думаешь, что они еще проходят чистилище». Но в том то и штука, что со стен Темпля смотрели на меня скульптурно безглазые не химеры и абстрактные души, а живые люди, лица. И при взгляде на них никаких ассоциаций с душами в раю или в аду у меня не возникло. Совсем другое возникло.
Да, все они глядели своими мраморными белками с пробуравленными дырочками зрачков, и каждый взгляд настойчиво пронизывал меня каким-то одним чувством какой-то одной волей, у каждого они были разные, и это так действовало, что я перестала ощущать себя самой собою.
Трусость колыхала мраморные складки жалких щек.
Открыто хохотал обман, довольный своей удачей.
Лесть расползалась по свиному рылу.
Равнодушие, почти смертельное, стыло на одутловатых щеках.
Властно гремело торжество силы.
И тихо похихикивала над торжеством соседняя с ним подлость.
Женщина в пароксизме боли раздирала свои губы руками.
Сладострастие высовывало язык и подставляло для забав ухо звероподобному бесу.
Ненависть сжигала грубые черты мужского лица.
Тупость заливала собою лицо, уже почти лишенное человеческих черт.
Мерзко ухмылялось победившее предательство.
Сытость преступно предлагала себя на обзор.
Ложь изгибала тонкие брови.
И бессмысленно чугунным взором глядела правда.
Все это, как стрелы, пронзило меня и, освобожденное, омертвело, зато во мне случилась буря неуживающихся черт, и глубоко, слабея, теплилось во мне сознание, что не выдержу я, не вынесу тяжестей. Вот уже весь круглый Темпль был полон мною, оставалось лишь преодолеть стены, но я уже знала, что эта преграда преодолима. И я проходила сквозь них, почти не ощущая их каменного холода, проходила, дабы постичь, что там, за ширмами, постичь и наконец-то открыто крикнуть всему человечеству…
За ширмами был весенний лондонский деловой день. Вежливый старенький пастор, поддерживая меня за локоть, мягко улыбался:
— Вы, видимо, туристка, устали, много впечатлений…
— Разве я сделала что-нибудь непозволенное?
— О нет, нет, не волнуйтесь. Вы просто странно размахивали руками, словно хотели взлететь. Мне казалось, что вы вот-вот потеряете сознание, я и вывел вас на улицу. Извините.
— Это вы извините меня.
Мы ласково расстались. Я влилась в поток толпы и пошла своей дорогой. Сильно колотилось сердце, глаза рассеянно блуждали по встречным лицам…
Я ничего не берусь утверждать, ничего никому доказывать, но после посещения этого удивительного храма средневековые сплетни о тайнах тамплиеров уже не кажутся мне глупыми. Легко могу себе представить какое-нибудь бесовское бдение в этом круглом зале с его немыми зрителями.
Трафальгарская площадь
Светло-кремовый ее камень, как тяжелая драпировка, спадает по ступеням. На верхней ступени колоннада Национальной галереи, чуть ниже — балюстрада, внизу — венец площади — триумфальная колонна в честь адмирала Нельсона, победителя в битве при Трафальгаре в 1805 году.
После грохота окрестных улиц, Трафальгарская площадь почему-то поражает тишиной, хотя народу на ней всегда множество. Мне кажется, что все шумы поглощены здесь шелестом падающей из фонтанов воды. Четыре темно-серых льва, бронзовые создания резца сэра Эдвина Ландсира, сторожат колонну Нельсона.
