Юрий Аракчеев - Зажечь свечу
В путешествии каждый город имеет как бы свою музыку, которая зависит, конечно, не только от города, но и от самого путешественника. И вот если Таруса звучала мне элегией, Алексин — веселенькой джазовой мелодийкой, Калуга почему-то чем-то историко-революционным, в Дудоровском вообще был какой-то расстроенный хор несыгравшихся инструментов, то на подъезде к Новгород-Северскому зазвучала музыка Скрябина.
После леса и поворота многозначительно показался впереди темный холм — купы деревьев, приземистые дома и солидные, чуть приплющенные, слегка мерцающие на закате, купола храма. Холм темнел, как большой, полный неведомой жизни, немного мрачный в своем величии остров.
Исполать тебе, город великий, древний, прими путника странствующего, уставшего, злых-темных помыслов не таящего, накорми-напои, дай крышу над головой, приюти на ночку, на день — да и отпусти с миром!
Вид города придал грузовику резвости, а вот и булыжник начался, и ворвались мы в древний княжий град, словно завоеватели, на полном на колесном ходу — и замелькали мимо кузова склоны крутые придорожные, и украинские хатки беленые, и деревья вековые развесистые, и смотрели на нас, взглядом встречаючи-провожаючи, жители здешние, и запахло-то молоком — жильем, а солнце уже почти совсем село.
Сумеречно было в дорожных пролетах между склонами, но все равно видно, что много жителей и булыжник и деревья старинные, а потому так и думалось, что выедут сейчас из-за поворота витязи конные — и шарахнется в сторону грузовик наш, уступая им дорогу. Но ничего такого не происходило, только женщины в светлых платьях дорогу пересекали, а потом повыскакивали кое-где дома-коробки, и выехали мы на площадь. Грузовик остановился.
— Вон, гостиница, — показал шофер. — Вон, на той улице, второй, что ли, дом.
Спрыгнул я на пыльную площадь, принял поданный из кузова велосипед, расплатился с шофером и огляделся. Площадь, хотя и мощенная плиткой, была какая-то неметеная, остановились мы у дощатого сарая. Шофер приглушил мотор.
НОВГОРОД-СЕВЕРСКИЙ
Жизнь города, как и жизнь человека, имеет свои взлеты, падения. И как по лицу человека можно многое понять о его жизни, так и лицо города свидетельствует о его настоящем и прошлом. Тут главное — непредвзятость. Кто-то очень много может говорить о своих мнимых достоинствах или недостатках, стараясь, чтобы его собственный взгляд на себя стал и вашим, но сама интонация его голоса, блеск глаз, не зависящий от его воли, нечаянные жесты, гримасы, черты его лица и морщины выдают его с головой.
Город — существо совсем другого порядка, он искренен по природе, и только люди, населяющие его, пытаются наделить его своими предвзятостями…
Бодро оглядываясь, ведя велосипед «под уздцы», направился я в сторону, показанную шофером, заранее все же готовя себя к тому, что свободных мест в гостинице может не оказаться. В сумерках уже светились окна большого дома на той стороне неширокой площади, и красными неоновыми буквами горела вывеска: «Ресторан».
В одном из совсем обычных, недавно построенных, двух- или трехэтажных кирпичных домов располагалась гостиница. Оставив велосипед на улице, наскоро отряхнувшись от пыли, я вошел. Дежурный администратор-женщина, сидевшая за перегородкой, на мой бодрый вопрос спокойно ответила, что мест у них нет. Не растерявшись, я в том же бодром стиле протянул паспорт, сказал, что еду из Москвы с велосипедом, только что вот из Гремяча, и у меня хоть такая просьба: оставить велосипед. Пока я ужинать буду. А там, к ночи, может, и место освободится? Не знаю: что сыграло — упоминание ли о Москве и доказательство — московский паспорт, бодрый ли мой тон, — но только женщина вышла из-за перегородки, показала, где можно поставить велосипед — какое-то маленькое складское помещеньице, — и сказала, что поужинать можно в ресторане напротив.
Я поднялся на второй этаж дома с неоновой вывеской, помыл руки в туалете и сел за чистый белый столик с чувством уважения к самому себе.
За каждым столиком кто-нибудь сидел, напротив меня плохо выбритый мужчина с озабоченным лицом читал газету. Я подробно ознакомился с шикарным меню, наметил содержание своего заслуженного ужина и огляделся по сторонам. Компания молодых людей в белых рубашках громко обсуждала проведенный день, жалуясь на жару, единственная на весь зал молоденькая официантка порхала вокруг них, не обращая на нас ровно никакого внимания. Приблизительно через полчаса появилась вторая официантка, с жутко занятым видом она принялась брать заказ у столика в другом конце зала — взяла и скрылась. Мой сосед чертыхнулся и пересел на одно из свободных мест поближе к тому концу. Я последовал его примеру. Теперь за одним со мной столиком сидели три парня. По репликам, которые они время от времени бросали друг другу, я понял, что они — молодые специалисты, попавшие сюда на одно из предприятий по распределению. Наконец жутко занятая официантка остановилась около нашего стола. С умопомрачительной скоростью записав заказы ребят — по сто пятьдесят и по бифштексу, — она хотела уйти, однако я, улыбаясь, остановил ее, сказав, что мне, между прочим, тоже требуется кое-что.
— Что вам? — быстро сказала она, глядя по сторонам с таким видом, словно кроме меня у нее еще по крайней мере миллион клиентов.
— Салат, шницель, рагу, сметана, компот, — одним духом выпалил я, стараясь попасть в ее ритм.
— Нету, — отпарировала она и сделала молниеносную попытку уйти.
— Пиво, — нашелся я тоже молниеносно, и это на миг удержало ее у стола; она лихо поставила какую-то закорючку в блокноте.
Выиграв этот миг, я не менее находчиво добавил:
— Бифштекс. Опять закорючка.
— Что еще есть? — выдохнул я, чувствуя, что пока держусь.
— Ничего. Хлеб, — отрезала она, спокойно оставив меня позади.
— Значит, хлеб. Побольше, — сделал я отчаянную попытку догнать, однако увидел лишь ее мелькнувшую вдалеке спину.
Все это длилось какой-то необыкновенно короткий отрезок времени, и теперь можно было перевести дух.
— А ты откуда приехал-то? — добродушно спросил меня один из ребят.
— Из Москвы.
— В командировку? — Все трое смотрели на меня оценивающе.
— Нет, так просто. Путешествую. На велосипеде.
То ли не поверили, то ли посчитали меня за какого-то непонятного чудака, но больше вопросов не последовало. Они вяло продолжали переговариваться о чем-то своем.
Прошло минут двадцать. Я почувствовал, что если почему-либо бифштекса не окажется тоже, то от голодной слабости мне вряд ли удастся встать со стула.
