Луи Жаколио - В трущобах Индии
Наступила очередь молодого человека удивляться эффекту, произведенному его словами. Не успел он произнести этого, как Сердар побледнел и в течение нескольких минут не мог под влиянием сильного волнения произнести ни одного слова. Но жизнь его, полная приключений, которую он вел в течение стольких лет, научила его управлять своими чувствами, а потому он скоро вернул себе обычное хладнокровие.
— Сэр Джон Инграхам! — повторил он несколько раз. — Да, имя это слишком глубоко запечатлелось в моем сердце, чтобы я забыл его.
Затем в течение нескольких минут он, по-видимому, снова забыл все окружающее его и перенесся в далекое прошлое, побуждавшее в нем, по-видимому, тяжелые воспоминания. Лоб его покрылся каплями пота, и он время от времени вытирал его лихорадочно дрожащей рукой.
Смущенный, испуганный переменой в лице своего собеседника, молодой англичанин не смел говорить и ждал, пока Сердару будет угодно продолжать начатый разговор.
Скоро последний поднял голову и сказал:
— Простите, пожалуйста! Вы слишком еще молоды и не понимаете, что значит в несколько минут пережить прошлое, полное страданий и тяжелых испытаний… но все прошло, и мы можем продолжать… Вы сказали, что вам поручили передать мне…
— Одну вещь, — отвечал Эдуард Кемпуэлл, подавая ему маленький сафьяновый мешочек.
Сердар поспешно открыл его и, внимательно осмотрев то, что в нем было, сказал тихо, как бы про себя:
— Я так и думал!
В ящичке находилась половина лорнета, а внизу под ним пергаментная ленточка и на ней одно слово, написанное знакомой ему рукой: «Memento!» — «Помни!»
— Эдуард Кемпуэлл, — торжественным и серьезным голосом сказал Сердар,
— поблагодарите сэра Джона Инграхама за то, что ему пришла в голову мысль сделать воззвание к священному воспоминанию… воспоминанию, ради которого я ни в чем не могу отказать. Клянусь честью, что я сделаю все, что только в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца.
Безумный крик радости был ответом на эти слова, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара, смеясь, плача, жестикулируя, как безумный, и целуя его колени.
— Полно, успокойтесь, — сказал Сердар, подымая его, — приберегите вашу благодарность для сэра Джона Инграхама. Только ему одному будете вы обязаны жизнью своего отца, если мне удастся спасти его. Я возвращаю свой долг и не желаю никакой благодарности от вас. Я, напротив, должен благодарить вас за то, что вы доставили мне случай расплатиться. Позже вы поймете мои слова, теперь же я ничего больше не могу вам сказать. Слушайте меня внимательно Вы отправитесь со мной, потому что я вам в руки передам свой выкуп, т.е. вашего отца.
— Я не один. Моя младшая сестра Мари была так мужественна, что решилась сопровождать меня, и теперь ждет меня на французском пакетботе.
— Тем лучше… чем больше будет наш караван, тем легче скроем мы наши намерения. Вы в точности должны следовать всем моим инструкциям. Вы вернетесь на «Эриманту», которая завтра продолжает путь свой к Пондишери, вы подождете меня в этом городе, куда я прибуду недели через две самое позднее. Никто не должен подозревать, что вы родственник коменданта Гоурдвара, для чего вы должны назваться именем вашей матери, француженки, так, кажется вы сказали.
— Это уже сделано… Сэр Джон, наш покровитель, прекрасно понял, что мы не можем пробраться в Индию в разгар самой революции ни под видом англичан, ни под видом детей майора Кемпуэлла, который, благодаря последним событиям, приобрел незаслуженную репутацию, я в этом уверен. Мы записались поэтому, в книге для пассажиров «Эриманты» под именем нашей матери.
— Которую зовут?
— Де Монмор де Монморен.
— Вы сын Дианы де Монмор де Монморен! — воскликнул Сердар, прижимая руку к груди, как бы опасаясь, чтобы сердце его не разорвалось.
— Дианой, действительно, зовут нашу мать… почему известны вам такие подробности?
— Не спрашивайте меня, умоляю вас… я не могу отвечать вам.
Подняв затем руки к небу, он с невыразимым восторгом воскликнул:
— О, Провидение! Те, которые отрицают Тебя, никогда не имели случая познать мудрость Твоих непостижимых велений.
Повернувшись затем к молодому человеку, он долго и пристально смотрел на него.
— Как он похож на нее, — говорил он себе, — да, это все его черты, ее прелестный рот, большие нежные глаза, открытое и чистое выражение лица, на котором никогда не промелькнуло и тени дурной мысли… А я ничего не знал!.. Вот уже двадцать лет, как я покинул Францию… всеми проклинаемый… изгнанный, как прокаженный… Ах! я уверен, что она никогда не обвиняла меня… И у нее уже такие большие дети! Сколько тебе лет, Эдуард?
— Восемнадцать.
— А твоей сестре? — продолжал Сердар, не замечая, что он говорит «ты» молодому человеку. В голосе его теперь слышно было столько нежности, что последний не оскорбился этим.
— Мари нет еще и четырнадцати лет.
— Да, верно… Ты говорил мне, кажется, что отец не способен на такие вещи, как избиение в Гоурваре? Я теперь верю тебе, я слишком хорошо знаю Диану и ее благородные чувства, она не согласилась бы сделаться женою человека, способного на такую жестокость; я не только спасу твоего отца, но возьму его под свою защиту; я восстановлю его невиновность перед лицом всех людей, а когда Срахдана говорит: «это так!» никто не осмелится опровергать его слова — …Благодарю Тебя, Боже мой! Милосердие и справедливость Твоя будут мне наградой за тяжелые часы испытаний.
Только что пережитые волнения слишком сильно подействовали на Сердара: ему необходимо было успокоиться, подышать чистым воздухом, и он вышел, не обращая внимания на зловещие завывания шакалов и рычание ягуаров, которые время от времени раздавались поблизости башни, и принялся ходить взад и вперед по небольшому лужку перед самым зданием, погрузившись в целый мир мыслей и воспоминаний и совершенно забыв опасности настоящей минуты. Размышления эти были прерваны Рамой-Модели, который подошел к нему и, притронувшись к его руке, почтительным, но твердым голосом сказал ему:
— Сагиб, часы бегут, время не ждет, Боб Барнет нуждается, быть может, в нашей помощи. Здесь в горах мы не можем оставаться до утра, иначе нас окружат со всех сторон. Следует немедленно принять какое-нибудь решение, мы не можем терять ни минуты.
— Ты прав, Рама, — отвечал Сердар, — обязанность прежде всего. Какой необыкновенный день для меня! Позже ты все узнаешь, я ничего не хочу скрывать от лучшего и вернейшего друга.
Они вошли в башню, и Сердар передал молодому англичанину свои последние инструкции. Но как изменился тон его речи! Это был нежный и любящий тон близкого человека.
