Хуан Эслава Галан - В поисках единорога
В обеденный час, когда солнце стояло в зените и пекло так беспощадно, словно задалось целью свести нас с ума, — особенно страдал от него бедный тучный фрай Жорди, — мы достигли поселения Фуэнте-дель-Рей и постучали в ворота замка, чтобы поприветствовать алькайда (которому мы подарили несколько мулов, груженных продовольствием и утварью, от имени господина коннетабля) и заодно перекусить. Алькайд, некий Педро Родригес, распорядился зарезать двух куриц и приготовить пир для важных гостей. Учитывая, что фрай Жорди, избалованный обильным угощением в замке коннетабля, изрядно проголодался, неудивительно, что мы расправились со скудным обедом, даже отдаленно не напоминавшим пир, в мгновение ока, из вежливости нахваливая кур архонской породы. Хозяин, взглянув на кучку обглоданных костей, вышел из положения с деревенской непосредственностью, велев слугам нажарить нам яиц с копченостями и салом и притащить побольше вина из близлежащей таверны, благодаря чему все и насытились, и воспряли духом. Чтобы возместить ущерб, нанесенный нашей прожорливостью, я дал прислуживавшей нам за столом жене алькайда несколько мараведи, а фрай Жорди записал ей хорошую молитву, помогающую от парши, для излечения недужного сына.
В итоге всем вышли и польза и удовольствие. Сердечно распрощавшись с хозяевами, мы отправились дальше. В источнике, по слухам целебном — говорят, его воды лечат несварение желудка, — мы напоили лошадей, а спустя некоторое время достигли местечка пой названием Сахарная Седловина. Там я купил кувшинчик меда, чтобы при случае преподнести донье Хосефине: как я заметил, она была большая лакомка и особенно любила сладости.
После дневного перехода, когда сгустились сумерки, мы остановились на ночлег в поселении, называемом Архонская Смоковница и принадлежащем ордену Калатрава. Квартирьер, к которому коннетабль заранее посылал гонца с письмом, был готов к нашему прибытию и предложил места на сеновале для солдат, конюхов и слуг, а для остальных — приличные комнаты в домиках неподалеку. Однако я не слишком доверял членам этого ордена и опасался, как бы их коварный магистр не подложил нам какую-нибудь свинью. Поэтому я подозвал Андреса де Премио и через него передал арбалетчикам приказ разбить палатки на некотором отдалении от упомянутого сеновала, якобы потому, что в такую прекрасную ночь грех не поспать на свежем воздухе. Вот мы и встали лагерем на окраине поселения, не теряя из виду дороги, и удвоили количество часовых на ночь. Несколько арбалетчиков ушли в Смоковницу за вином, и по возвращении я допросил их. Они рассказали, что один из прислужников магистра, кривой на правый глаз и без двух пальцев на руке, угостил их кувшином вина и все норовил выведать, кто мы такие и куда держим путь. И они ему честно сообщили, что знали: везем, дескать, нашу донью Хосефину выдавать замуж за мавританского князька, а он взамен обратится в веру Христа, от чего Католической Церкви выйдет немалая польза. Большего он от них не добился, так как касательно истинной нашей цели их не просвещали. Правда, из кое-каких оброненных ими замечаний и не раз доносившихся до меня обрывочных слухов я с уверенностью мог заключить, что арбалетчики строят догадки о совсем иной причине нашего таинственного похода — будто бы мы идем то ли охранять, то ли разрабатывать золотые копи в Африке, которыми владеет этот мавр, согласно некой договоренности между нашим королем и тамошним мавританским султаном, потому и путешествуем в такой тайне, с малым войском, и даже тащим за собой женщин для прикрытия. Я не собирался разубеждать их в этом, поскольку мне были безразличны их домыслы, — лишь бы никто не заподозрил и не пустил слух о единороге.
С наступлением рассвета мы сложили походные шатры, собрали свой скарб и двинулись вперед без каких-либо препятствий и особых приключений. Ближе к полудню крутая каменистая тропа привела нас на холм, с которого открывался вид на высокую горную цепь Сьерра-Морена. Издали горы казались синими с редкими вкраплениями серого. У их подножия, словно белая простыня, раскинутая под приветливым утренние солнцем, лежал Андухар — один из самых богатых, прекрасных и величественных городов в наших землях. И случилось так, что, когда мы приближались к городу, миновав старый мост через речку Саладо, навстречу нам вышла группа из четырех-пяти десятков публичных женщин, то есть блудниц, которые, услышав, что идут солдаты, бросили посетителей городских вертепов на полпути к удовольствию и поспешили на запах прибыли. Желая порадовать арбалетчиков, утомленных зноем и полуголодных из-за скаредности орденского квартирьера, я выделил им час свободного времени, и они тут же разбежались по окрестным кустам, дабы приветствовать подобающим образом столь удачно подоспевших жриц любви. Отовсюду слышались взрывы смеха и громкие песни. Фрай Жорди тем временем занимал беседой донью Хосефину, чтобы она, невинная девица, не заметила, что творится вокруг. А Федерико Эстебан в качестве скорее дружеской услуги, нежели лечения умащивал маслом стертое в кровь седалище Манолито де Вальядолиду. Последний ужасно страдал от верховой езды и постоянно жаловался, что не создан для такого способа передвижения и что терпит эти истязания исключительно из преданности королю, ради его блага и пользы, а также из душевной привязанности к моей особе. И я сам не знал, следует ли мне умиляться этим речам или беспокоиться.
Потом мы двинулись дальше и едва ступили на дорогу, ведущую мимо ветряных мельниц — до нас уже доносился аромат свежего тростника, растущего по бегам шумного Гвадалквивира, — как столкнулись с пышной кавалькадой. Возглавлял ее сам алькайд Андухара Педро де Эскавиас, давний друг и почитатель моего господина коннетабля. Я хорошо его знал. Мы были несказанно рады встрече, долго обнимались и обменивались новостями об общих знакомых, подарками и добрыми пожеланиями. Затем из города пришли мулы, навьюченные корзинами со свежевыпеченным хлебом — от одного запаха его румяной корочки текли слюнки. Я велел щедро наделить хлебом солдат, слуг и конюхов, чем привел их в должный восторг. Педро де Эскавиас настаивал, чтобы мы завернули в город отпраздновать встречу и отдохнуть, но я, рассыпавшись в извинениях, отказался, так как солнце стояло высоко и мы могли еще одолеть изрядный отрезок пути. Тогда великодушный дон Педро решил нас проводить и ехал с нами довольно долго, до поворота на Мармолехо, исполняя по дороге гимн собственного сочинения, сложенный им прямо на ходу и рыцарски восхваляющий красоту доньи Хосефины. Она по такому случаю открыла лицо и, мило краснея, принимала стихотворное подношение с нескрываемым удовольствием. Манолито де вальядолид и лекарь Федерико подыгрывали дону Педро на рожке и виуэле, так что получилось целое представление, весьма приятное и занимательное.
