Луи Буссенар - Необыкновенные приключения Синего человека
Любого из этих бравых парней, не говоря уж о бакалейщике, в дрожь кидало от одной мысли об этом.
С тех пор, как индейский вождь снова был с ними, никто уже не вспоминал о недавних тяготах и горестях. Такова человеческая натура. Дурное быстро забывается. Теперь все мысли о радостном возвращении на корабль.
Дорога не утомляла, ведь львиную долю тяжести взяли на себя паталосы. Они бодро шагали по пыльной тропе, как будто слившись со своей ношей и не горбясь под ее тяжестью.
Хотя европейцам осталось нести только оружие и кое-что из провианта, они едва успевали за туземцами.
Солнце, как всегда, нещадно палило, люди обливались потом, мучились от невыносимой жажды и не могли взять в толк, как удается краснокожим идти легким шагом, словно гуляючи, будто и нет у них на плечах огромных, невероятной тяжести бревен. Индейцы ни разу не остановились, чтобы попить из ручья. Но что самое поразительное, на них не было видно ни капельки пота.
Синий человек, покачиваясь в такт шагам, мирно спал в тени бананового зонтика.
Среди дня, когда солнце и впрямь становилось беспощадным, делали остановку. После легкого обеда все крепко засыпали. Через три часа поднимались и вновь отправлялись в путь, ни на шаг не отклоняясь от еще свежего следа, оставленного первым отрядом.
Когда наступал вечер, наскоро разбивали лагерь. Вот уж воистину: возможности человеческие неисчерпаемы! Вместо того чтобы замертво повалиться на землю и тут же уснуть, паталосы уходили на охоту. Час спустя они возвращались с добычей.
Недалеко от ручья разводили костер, готовили пищу и не спеша разбредались по своим местам. Лежа в гамаке, приятно ощущать тяжесть в желудке и смотреть на звезды, пока сон не сомкнет глаз.
Кроме всех своих достоинств, Генипа еще и прекрасно готовил. У путешественников не было соли, но зато он приправлял кушанья экзотическими[408] пряностями, так что самый изощренный гурман не придрался бы. Для белых друзей вождь старался особенно и всякий раз снова и снова удивлял их. Одна мысль о том, что на этот раз приготовит искусный повар, разжигала зверский аппетит.
И только Феликс ел очень мало. Знатоку кураре еле-еле удавалось убедить его проглотить хоть несколько ложек рагу. Лихорадка терзала Обертена и лишала аппетита. У Генипы и на этот случай было средство. Он знал какую-то травку, которая увеличивала аппетит. После каждого ужина ему всеми правдами и неправдами приходилось уговаривать друга выпить лекарство, очень горькое, но, по утверждению Генипы, эффективное.
— Пожалуйста, выпей. И завтра сможешь съесть побольше.
И больной с трудом выпивал все до дна, к радости туземного лекаря. В эти минуты обычно невозмутимое лицо индейца озаряла загадочная улыбка.
Коротая время, болтали о разном, обсуждали происшествия, даже пели иногда, к величайшей радости паталосов. Особенным успехом у них пользовался рулевой.
Артур Ларош помнил все модные песенки, какие только приходилось слышать в разных концах света, не говоря уже о репертуаре парижских театров. Не было ничего смешнее, чем разительный контраст[409] между опереточными руладами[410], которые мастерски выводил помощник механика, и его зрителями. Индейцы стояли неподвижно, их загорелые тела напоминали медные статуи. Слушали они, открыв рот и хлопая глазами.
Француз самозабвенно пел, и ночные звуки леса вторили ему. Ни одному, пусть самому искусному, художнику не под силу создать столь пленительную декорацию: сумерки, опушка леса и искры догорающего костра.
Пока пение продолжалось, все молчали и слушали, но стоило исполнителю умолкнуть, тотчас же начался негромкий разговор о том о сем.
Жан-Мари рассказал о гибели управляющего и о том, что Генипа теперь вождь паталосов. Артур знал об управляющем и о его жестокости лишь понаслышке. Рассказ о кровавой мести поразил его. Молодой человек вообще был в душе романтиком и обожал необыкновенные истории.
— Так ты говоришь, — переспросил он, — что эти молодцы съели своего бывшего вождя?
— Представь себе! Сожрали, как жирного борова.
— Я, конечно, не вмешиваюсь, но не могу не сказать, что у наших симпатичных друзей очень уж своеобразный взгляд на политику.
— А ты это называешь политикой?
— Ну, а как же? Смена династий[411]. Одного монарха свергли. Трон захватил другой. Как еще назвать такое событие? Конечно же это политика.
— Наверное, ты прав.
— Только политические процессы у них протекают, как бы это помягче выразиться, не совсем обычно. Хотя это дело привычки и нравов местных жителей. Однако мне все-таки кажется, что с людоедством необходимо все же бороться… А ты как думаешь?
— Я? Да я привык. За десять лет столько всего навидался!
— Скажи, а их много еще в этой стране?
— Людоедов?
— Да.
— Как тебе сказать… По-разному. Никогда нельзя быть на сто процентов уверенным в индейцах.
— Не может быть!
— Точно. Рядом с ними можно прожить долгие месяцы и не подозревать, кто они. И в голову не придет, что у них такие своеобразные вкусы.
— Гастрономы…
— Если угодно, да — гастрономы. Живешь себе, живешь. Вдруг, в один прекрасный день, глядь: человек на вертеле.
— В таком случае им может прийти в голову попробовать котлетки и из нашего мяса или приготовить из нас копченый окорок с пряностями. Это уже будет не смешно.
— Не волнуйся! Мы вне опасности, ведь мы их друзья. Они съедают только пленников. Людей другой расы они употребляют лишь в том случае, если убили их за что-то. Понимаешь, должна быть причина.
— Ну что ж! Будем надеяться. Правда…
— Что ты хочешь сказать?
— Да нет, ничего. Просто хочу напомнить тебе, что мы в дороге уже полтора дня, значит, с тех пор как ушли наши, прошло одиннадцать дней. Мы давно уже должны бы встретить их.
— А ведь ты прав!
— Не случилось ли чего? В этих местах живут и другие индейцы, которые нам незнакомы. А что, если наши товарищи встретили их? Эта встреча может плохо кончиться.
— Но они мужчины! Должны же защищаться! Ладно, завтра будет видно. Пока еще можно надеяться, есть время. Давай спать!
На следующий день ничего особенного не произошло. Паталосы хорошо отдохнули и с новыми силами пустились в путь. Феликс провел спокойную ночь, чем, безусловно, был обязан Знатоку кураре и его целительному напитку. Он снова удобно устроился в гамаке. Европейцы, как и накануне, составляли арьергард[412]. Процессия двинулась дальше.
Время шло, а отряд, покинувший лагерь две недели назад, все не появлялся. Беспокойство возрастало. О причинах их исчезновения судили, рядили каждый на свой лад, но ничего толком придумать не могли. В конце концов, начали всерьез опасаться за их жизнь.
