Жан-Пьер Шаброль - Миллионы, миллионы японцев…
Лицо внучки Короля Покрышек яйцевидной формой, белизной и длинным носом напоминало гейш укиёэ.[6] Глаза ее представляли собой две черные щелочки — я таких еще не видел; но когда я неожиданно переложил трубку из одного угла рта в другой, она отпрянула — значит, глаза видели. Внучка Короля недурно говорила по-английски, но совершенно немела, когда ее могла слышать мать (за завтраком я понял — это объяснялось тем, что мать говорила по-английски значительно лучше ее; в Японии смирение, сдержанность, скромность нередко проистекают из подобных обстоятельств).
Мадам Мото подошла ко мне с видом сообщницы, приоткрыла свою вместительную сумку и показала пачку денег. С улыбкой гурмана она шепнула мне на ухо:
— Я продала картину, теперь есть чем уплатить за гостиницу.
Прежде чем сесть за стол, наша компания прошлась по выставке покрышек и осмотрела ее серьезно, не спеша, как и подобает, если гидом является сам Король.
Молодой журналист, казалось, чувствовал себя в зените славы. Мадам Мото подходила ко мне каждые пять минут и твердила одно и то же: «Он милый, правда?», — с таким воодушевлением глядя на Его величество Покрышку, что я испытывал угрызения совести за то, что не бросаюсь ему на шею. Но я и без того сделал уже над собой немалое усилие: никогда я не считал себя способным проявить столь повышенный интерес к каучуку и так восторгаться латексом и ficus elastika. Признаюсь, я даже не предполагал, что на нашей бренной земле существует такое разнообразие шин, вулканизаторов, резины, автомобильных насосов и вентилей.
Покидая выставку, Его пневматическое величество обратилось ко мне с краткой торжественной речью.
— Он приглашает вас в свое поместье! — перевела мадам Мото, замирая. Украдкой, не без раздражения, она подала мне знак положить в рот трубку.
О завтраке на западный манер я скажу лишь одно: наш хозяин денег не считал. Посередине стола возвышался сказочный букет живых цветов. Прежде чем дать сигнал садиться, Его величество Покрышка церемонно взял букет в свои костлявые руки и потряс им под моим носом с подчеркнутыми поклонами. Все долго мне аплодировали. Разумеется, как большинство непосвященных, я решил, что это старинный восточный обычай.
От начала до конца трапезы разговор вел по-японски «монарх» — он подавал сигнал рабски подражать его смеху и реакциям. Девочка из слоновой кости сидела слева от меня. Я несколько раз пытался завязать с ней разговор, но мама, сидевшая напротив, сразу начинала прислушиваться, чтобы проверять английский своей дочери. Я попытался выудить что-нибудь в волнах японского языка, но моим уловом были лишь несколько Шекспиров и немало Бальзаков, отдельными партиями, никак не связанными одна с другой.
Воспользовавшись краткой отлучкой матери, девчушка призналась мне на английском языке, с паузами из-за нерешительности, в безграничной любви к Шекспиру, а также, насколько я понял, к некоему мистеру Фукуда, который является кумиром японской молодежи, почему именно — я не разобрал.
Прощание было поистине трогательным: я усердствовал с отвратительным рвением, поскольку мадам Мото успела мне торжественно объявить, что Его величество Покрышка предложил мне комнату в своем городском доме.
— Гостиница больше не нужна, — уточнила она, и великолепный цвет ее красивого лица свидетельствовал о хорошем пищеварении.
— Ах, какой он милый, правда?! — Наш меценат велел юному журналисту сделать последний снимок. Тот, не мешкая, раз двадцать нажал на кнопку, к тому же стоя на коленях, ибо он хотел поймать в кадр в виде ореола над головой Короля вывеску, вырезанную на фронтоне здания, — надо ли уточнять, что то была покрышка? Я постарался забыть, какие взволнованные позы благодарности я машинально принимал из раболепия.
Еще одну добрую весть мадам Мото приберегла до обратной поездки в такси: внучка доброго Короля проявила желание видеть Шекспира, и я пригласил ее пойти сегодня вечером с нами… Кстати, бледная наследница Его величества шла главным образом из-за мэтра Фукуда, автора инсценировки и режиссера спектакля; она была от него без ума — дорогое дитя! — как и все японки.
— Сэнсэй Фукуда, — с удовольствием повторяла мадам Мото, — идол японской молодежи.
Она высадила меня у гостиницы:
— Славный денек… — она была на седьмом небе. — Очень, очень хороший денек!.. Он [Король Покрышек] милый, правда?
Было три часа дня… Она объявила, что в шесть у меня свидание с наследницей Короля и Ринго у входа в театр…
— Они обе милые, правда?
Она произнесла это тем же тоном, каким говорила о Покрышке. Из недр своей сумки она извлекла записную книжку «Цементные заводы Лафаржа» и среди растрепанных листков отыскала театральные билеты. Она показала мне план, отпечатанный на обратной стороне.
— Но тут всего три билета! А вы? И красивое китайское платье…
Никогда еще я не видел, чтобы человека так мгновенно покидала радость: она скрючилась в глубине такси, нахмурилась, принялась конвульсивными движениями массировать себе лоб и глаза:
— Я очень устала, очень, очень! У меня очень, очень болит голова, я совсем не спала эту ночь, мне надо отдохнуть, уснуть сейчас же, извините меня… Кстати, это вам! Извините, я должна пойти спать, извините меня, до завтра…
Она подняла на меня свои покрасневшие глаза, которые уже не могли ее изобличить, и велела таксисту ехать дальше.
По дороге в свой номер я обнаружил, что вместе с тремя билетами она дала еще и конверт. В нем оказалось десять тысяч иен. Мне стало стыдно. Тем не менее я сказал себе, что это аванс на расходы, выданный, как положено, моим продюсером! Я так себя уговорил, что стал смотреть на эти десять тысяч, как на честно заработанные деньги.
* * *Я еще понятия не имел, как низко паду в Японии. До встречи с расфуфыренными барышнями в моем распоряжении было три часа, и я решил провести их в общении с простым людом. Это была внутренняя потребность. Я вовсе не рассчитывал таким образом восстановить равновесие или даже упасть с верха общественной лестницы к ее низу. И все же, наверное, у меня было подсознательное желание чокнуться с бродягами, которые вовсе не скрывают, что являются ими. Грязевые ванны иногда врачуют и сознание.
Русский американец в самолете заверил меня, что в Японии воров нет:
— Можете оставить хоть пачку долларов на ночном столике… Однажды горничная гостиницы «Дайити» разбила мой флакон одеколона. Когда я вернулся, она принесла осколки. «Видите, мистер, я не украла, а разбила…» Потрясающе, правда?
И все же я положил тысячную купюру в бумажник, а девять остальных на дно заднего кармана брюк и заколол его булавкой. Вечернюю тьму уже рассеивали неоновые огни. Токийская Эйфелева башня, полосатая, как фуражка жокея, реактивный самолет «Суиссэйр», транзистор «Сони», раковина «Шелл», сова — все было на месте. Пять минут — и я в Гиндзе. Я чутьем выбрал одну из улочек, пересекающих большую торговую магистраль, и зашагал беспечной походкой в соответствии с международными нормами Порока.
