Михаил Озеров - От Гринвича до экватора
В 1921 году драконовским «законом о защите государства» компартия Югославии была запрещена. «Октобрашей» истязали в полицейских застенках, убивали без суда и следствия.
Тем не менее предсказание уездного чиновника сбывалось…
В 1942 году Павле Грегорич — делегат учредительной сессии первого народного парламента страны. Через три года — министр по делам Хорватии в первом югославском правительстве. Потом — союзный министр здравоохранения, заместитель председателя Союзной народной скупщины (парламента).
— Теперь я на пенсии, — заканчивает рассказ Грегорич, — Но на активной пенсии! Выступаю по телевидению, на митингах. У меня есть свой пятилетний план. Он предусматривает еще пять лет плодотворной работы.
Что мне особенно запомнилось во время нашей встречи? Пожалуй, ее начало. Узнав, что я советский журналист, хозяин долго жал мне руку. Потом показывал свои, как выразился Грегорич, «бесценные реликвии»: югославские ордена, наш орден Красного Знамени, которым его наградили к 50-летию Октября, пожелтевшие документы гражданской войны, такие же пожелтевшие фотографии. Один снимок не смог найти и позвал жену. Они вместе начали искать и наконец обнаружили.
В каждую годовщину Октября Павле выступал в городском клубе Загреба — говорил о семнадцатом годе.
— Это мое законное право, — с гордостью произнес Грегорич. В эту минуту он выглядел по-боевому: распрямил плечи, глаза загорелись молодым блеском. Не поверишь, что ему восемьдесят пять!
А я подумал: Грегорич хорошо помнит то, о чем не следует забывать, — о трудной борьбе за свободу.
Память о прошлом помогала быть особенно бдительным и делегатам белградской встречи. Помогала она и тем, кто с 1980 по 1983 год участвовал в следующей общеевропейской встрече — Мадридской.
* * *
Это я вроде бы видел. И это тоже. На таких мыслях постоянно ловишь себя в испанской столице. Нет, раньше бывать тут не приходилось, но сколько замечательных художников — Хемингуэй и Неруда, Лорка и Пикассо, Кольцов и Кармен — рассказали о ней!
«Только в Мадриде вы почувствуете подлинную сущность Испании». Это слова Хемингуэя.
Площади и парки Мадрида — «роскошно изданный скульптурный прейскурант гениев разных времен и специальностей». Так писал Кольцов.
Понимаю их восторги, я сам целыми днями ходил и не мог находиться по городу. Особенно восхищался Пласа-Майор. Вымощенная брусчаткой и замкнутая со всех сторон, она — идеальное место для, выражаясь современным языком, всякого рода шоу. Здесь сражались на турнирах рыцари, устраивались корриды, пылали костры инквизиций. На Пласа-Майор были провозглашены королями Филипп Пятый, Фердинанд Четвертый, Чарльз Четвертый. Ныне тут сплошь кафе под открытым небом: испанцы и туристы пробуют «паэлью» — рис с острыми приправами, мидиями и креветками, разные сорта сыра «манчего». А по воскресеньям на площади собираются филателисты и нумизматы, какую только марку или монету у них не купишь или не выменяешь!
А вот другая знаменитая площадь — Пуэрта-дель-Соль. Та самая, о которой говорят, что сюда ведут все дороги, и где на мостовой выбито: «0 км. Начало дорог во всех направлениях». Площадь невелика, но, чтобы обойти ее, понадобится не менее получаса. От Пуэрта-дель-Соль отходит добрый десяток улиц, отовсюду на нее рвутся, будто быки из загонов, автомобили, да и народа полно. Попробуй в этой толчее найти надпись «0 км»! Не протолкнешься и к каменному медведю — символу Мадрида, который стоит посреди площади. Хорошо видно лишь темнокрасное здание, раньше в нем располагался центральный почтамт, а затем сегуридад — полицейское управление. В годы франкизма испанцы, никогда не теряющие чувства юмора, нарекли это строение «самой дешевой гостиницей».
Не без труда совершив по Пуэрта-дель-Соль «круг почета», представляешь себе площадь в середине 30-х годов: падающие бомбы, мечущиеся в поисках укрытия мадридцы.
Отзывается в памяти и кинотеатр «Капитоль». В 1936 году в его фойе было бомбоубежище, но фильмы по-прежнему шли: под приветственные возгласы зрителей «Вива Русиа!» показывали «Мы из Кронштадта».
Еду в новый район Карабанчель. И снова перекличка времен: осенью тридцать шестого жители этой рабочей окраины не давали фашистам прорваться в город. Бои велись и под землей: вчерашние электрики, водопроводчики, механики закладывали взрывчатку в туннели городских коммуникаций, под дома. Весь квартал лежал в руинах.
Мадрид! Мадрид! Твое бессмертно имя,
Испании защитный волнолом!
Земля вздымается, и небо мечет пламя,
Ты — улыбаешься, израненный свинцом.[24]
Лавка сувениров в Толедо
Площадь имени Пикассо в Мадриде
А Марина Цветаева, муж и дочь которой сражались в рядах республиканцев, писала тогда:
О слезы на глазах!
Плач гнева и любви!
О Чехия в слезах!
Испания в крови!
Но мы знаем, конечно, не только эту страницу истории, не только эту сторону испанской жизни. Звон мечей, серенады, кастаньеты… Коррида — одновременно зрелище, спорт и искусство… Фламенко — танец, полный огня и страсти… Магеллан и Колумб, Веласкес и Гойя, Лопе де Вега и Гарсиа Лорка…
Известны и строки о мирной прекрасной Испании Михаила Светлова: «Кастильская волость в Испании есть», Владимира Маяковского: «Испанский камень слепящ и бел, а стены — зубьями пил…»
Однако самый глубокий след в памяти оставила, без сомнения, гражданская война. И прежде всего, конечно, в памяти испанцев. Потому они с надеждой смотрели на здание, широкий фронтон которого украшен огромной фреской. Это — Дворец конгрессов. Да, он называется так же, как в Белграде.
Здание расположено почти напротив площади Пикассо. Символичное соседство! Великий художник, антифашист около сорока лет был в Испании в черных списках, его запрещали даже упоминать. Но в восьмидесятом году муниципалитет Мадрида принял решение присвоить одной из центральных площадей имя автора «Герники».
Пресс-центр мадридского Дворца, как и белградского, похож на муравейник: повсюду снуют корреспонденты с кипами свежих газет, пресс-релизов, всевозможных бумаг. Стучат телетайпы и пишущие машинки, их перекрывают голоса журналистов, диктующих материалы.
На столах свежие номера газет. В «Нью-Йорк таймс» броская шапка: «Надо ставить на стол в Мадриде жареные блюда!» Знакомая песня, тогда в Белграде шпрингеровская «Вельт» призывала «поставить на стол главное блюдо — свободу личности».
