Валерий Язвицкий - Остров Тасмир
— Есть, есть, — оживился тот, — Когда люди жили на юге, был там дворец богини Томам, он там и сейчас стоит на самой высокой горе. Вот, когда все бежали от людоедов сюда, то и здесь Томам не забыла людей. Там, далеко, каждую весну выходит Томам на высокую скалу, свешивается над седым Енисеем и трясет белоснежными рукавами. Из рукавов снежинками сыплется пух. Из этого пуха рождаются разные птицы и, радуясь жизни, с криком и шумом летят на мертвый север будить землю. Видят их люди и радуются вечному солнцу и доброй богине Томам…
Сказка была красива своей бесхитростностью, но от нее стало грустно. Все замолчали и задумались. Грибов, тряхнув головой, произнес громко и звучно:
— Так будет и у нас! Только не богиня Томам, а мы силой революционной воли и науки создадим свои крылатые фаланги, и полетят они так же будить нашу мертвую землю!
От этих слов стало радостно, и старая боевая песня сама полилась по раздолью гигантской реки:
Смело, друзья! Не теряйте
бодрость в неравном бою,
родину-мать вы спасайте,
честь и свободу свою!
Если ж погибнуть придется
в тюрьмах и шахтах сырых,
дело всегда отзовется
на поколеньях живых!
X
Прошло еще несколько дней, и флотилия, словно догоняя весну, двигалась следом за ней к холодному северу. Обогнув Толстый нос, путники прошли мимо Бреховских островов и около 15 июня вплыли в устье реки Гольчихи.
Здесь нужно было ждать Орлова с плотами из бревен и досок. Он вез на них также запасы железа, гвоздей, проволоку и все то, что не смогло поместиться на перегруженных до-отказа лодках. В ожидании его приезда будущая колония устроила, по примеру туземцев, летнее становище на правом берегу реки, подальше от селенья Гольчихи.
Лодки были наполовину подтянуты на отмель и привязаны к вбитым кольям, а в десяти шагах от них, на обсохшем холме, было поставлено четыре самоедских чума из двойных оленьих шкур. Морские приливы не заливали этой отмели и здесь было удобно наблюдать за движением судов по Енисею. Около чумов весело запылал огонь, и в котелках, шипя и посвистывая на разные лады, кипела и варилась всякая снедь и чай.
— Походная кухня работает, — с гордостью заявила Анна Ивановна, а Тус — великолепный истопник.
— Кстати, — заметил Грибов, — как нам быть с Тусом?
— Куда ему торопиться, — сказал Рукавицын, — вот скоро поедут самоеды на ярмарку, он с ними и отправится.
— Нет, — флегматично заявил енисеец.
— Ну, а куда же ты денешься? Старик лукаво улыбнулся и сказал:
— Хлеб есть, рыба есть, табак есть — зачем итти?
— Он хочет с нами остаться, — засмеялся Успенский.
— Да, да! — закивал головой Тус.
Все вопросительно посмотрели на Грибова.
— Пусть остается, — проговорил тот, — но я боюсь, что он не сможет подчиниться нашей дисциплине.
— Сможет, — возразил Рукавицын, — я беру его под свою команду, я знаю, как нам сговориться.
Тус был оставлен к величайшему удовольствию детей, с которыми он очень дружил. После обеда он громко отрыгнул в знак вежливости, показывая, что сыт, и пошел спать в лодку.
— Есть русские господа хорошие, — сказал он довольным тоном, — поселенцы худо, хайлаки все: бабу возьмут, бьют, резать могут. Наш народ не любит русский хайлак. А вы мирные, и я мирный. Нам жить хорошо будет.
— А почему мы хорошие? — спросил Рукавицын. Енисеец ощерился улыбкой.
— У вас все есть: лодки есть, сети есть, ружья есть, пища есть, деньги есть, бабы есть… Все есть, воровать ничего не будете…
Все расхохотались.
— А ты воровать будешь? — сказал, смеясь,
Рукавицын и, нахмурясь, добавил — смотри, не воруй и языком зря с чужими не болтай.
— Зачем воровать, — добродушно заметил Тус, пищу даешь, баб не надо, — стара стала, а язык проглотить можно. Работать буду, рыбу ловить, порсу сделаю. Я все умею.
И старик важно и самодовольно уместился на лодке, раскуривая трубку.
— Они совсем, как дети, — проговорил Рукавицын.
— Вот этого-то я и боюсь, — заметил Грибов.
— Ничего, — вмешался Успенский, — мы постоянно будем бодрствовать. Здесь все равно, когда ни спать. Разделимся на две смены, будем спать поочереди.
— Правильно, — согласился Грибов, — такой порядок нужно завести на все время.
Они стали распределять очереди, как вдруг услышали крики Туса:
— Эй! эй! Хозяева! Все оглянулись на него.
Тус взял какую-то щепочку с лодки и бросил. Быстрая вода закрутила щепку и пронесла стремительно мимо берега.
— Видели? — торжествующе спросил енисеец.
— Видели, — ответил, недоумевая, Рукавицын, что ж из этого?
Тус показал рукой к устью гольчихи и добавил:
— Плот!
— Молодец! — воскликнул Грибов. — Это верно, а мы и не подумали. Течение довольно быстрое, и Орлов на своих плотах никак не сможет сюда войти.
— Веревкой надо, — радостно продолжал Тус, — собак надо, людей надо. По берегу лямкой тащить.
— Трудно будет, — сказал Рукавицын, — мы разбили свой лагерь в версте от устья. Нужно спуститься.
— Нет, — возразил Грибов, — нам селиться на самом виду нельзя. Так или иначе, а нам придется еще версты на две-три подняться вверх по реке.
— Тогда только остается нанимать народ по зимовьям, — вмешалась Анна Ивановна, — другого выхода нет. У нас сил не хватит.
— Нет, пока что, от них подальше, — ответил Рукавицын, — здесь все одно, как телеграф. Сегодня позовем, а завтра по всей тундре раззвонят. Это у них быстро.
— Подождите, — сказал Грибов, — нас четверо мужчин, да Орлов приедет пятый, да рабочие с ним. Справимся. Даже пятерых только будем считать. Я придумал способ.
Через полчаса все принялись за работу. Расстояние от устья Гольчихи до своего становища они разделили на четыре части и забили стоймя в каждом участке по гладкому круглому бревну.
— Теперь, Семен Степаныч, — обратился Грибов к Рукавицыну, — сооружайте переносный ворот. Мы подтянем на канате плот к первому столбу, потом перенесем ворот на другой столб, опять подтянем.
— Верно, — обрадовались все, — здорово!
— А я дам такой расчет для постройки ворота, что мы пятеро разовьем силу тридцати человек. Сделаем колесо с барабаном и будем вертеть его рычагами, наматывая канат.
Снова все принялись за работу, только Тс мирно лежал на борту лодки, дремал и приговаривал с чувством:
— Шибко умна русски хозяин! Ши-и-ибко умна! Он, видимо, не был расположен трудиться после сытного обеда. Только тогда, когда Рукавицын, заметив эту увертку, рявкнул на него, как следует, енисеец энергично стал помогать, таская доски и жерди.
