Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
Кирвязов находился неподалеку и слышал ответы проводника, видел, как сосредоточенно слушали бойцы. Он не замедлил воспользоваться удобным моментом. Выпив кружку воды, Кирвязов вытерся рукавом и, как будто между дрочим, сказал, ни к кому не обращаясь:
— Чего расквасились? Вы говорите, топаем сами не зная куда? Может, впереди все города такие безлюдные? И ждет нас погибель?.. Ну и несознательные вы элементы! Забыли, что пели песню?! «И все помрем за власть Советов». А вы еще чего хотите? На то и революция.
В другом месте Кирвязов подсел к бойцам, кипятившим в ведре чай на костре. Вступил в разговор. Ему тоже налили кружку кипятку, заваренного какой-то травой.
— Хорош чаек, братцы. Ну-ка еще добавь! Может, в последний раз такое удовольствие имеем. — И Кирвязов, понизив голос, произнес: — Говорят, ребята, что мы как слепые котята, тыкаемся во все стороны, а дороги настоящей не знаем. Путь на Ташкент, умные люди говорят, пролегает через город Бухару, а мы заместо Бухары попали сюда, где и живой души-то нет. Даже названье города спросить не у кого…
Кирвязов держал ухо востро. Но он видел по напряженным взглядам, по задумчивым лицам, что слова его попадают точно в цель. Не возражают, не спорят, не опровергают, а просто слушают, впитывают слова. Мертвый город производил тягостное впечатление и невольно будоражил сознание, рождая мрачные мысли. Трагедия, которая разыгралась в городе десятки, а может быть и сотни лет тому назад, напоминала о себе каждой стеной, каждым окном, каждым разбитым кувшином и таинственными строгими узорами цветной мозаики на фасаде мечети… И слова Кирвязова, как ядовитые семена, падали на благоприятную почву.
— В интернациональной роте, говорят, тоже затылки чешут. А там народ грамотный, иностранцы сплошные, и они на карте место отыскать не могут, куда мы забрели. Вот чудеса-то! — притворно вздыхал барон.
Слухи распространялись с быстротой молнии. Несколько бойцов из первой роты обратились к чекисту Звонареву.
— Дорогой товарищ, ты нам ответь, положа руку на сердце, без всякой агитации, на наш вопрос. Правда ли, что от Ташкента вода ушла и там никакой жизни нет, или брехня это?
— Насчет Ташкента, товарищи, мне, как и вам, ничего не известно. Что же касается Ашхабада, так еще в Москве сам видел, как с Ашхабадом по телеграфному аппарату разговаривали. Значит, город как город.
Ответ такой, бесспорно, лишь подливал масло в огонь. В ту ночь дольше обычного горели костры, и бойцы не засыпали, обсуждая шепотом тревожные слухи. Погибать в песках никому не хотелось. Многие отчасти уже не сомневались, что и Ташкент выглядит примерно так же…
Долго не спали в ту ночь и мадьяры, расположившиеся в просторном доме возле мечети. Выпили несколько ведер чаю. Спорили открыто, не боясь, что их подслушают, знали, что в отряде, кроме них, никто не владеет венгерским языком.
Янош Сабо не вступал в спор. Он молча слушал яростные речи своих соплеменников, а когда все выговорились, встал и подошел ближе к огню. Все почему-то сразу обратили на него внимание.
— Янош, а ты что молчишь?
— Скажи свое мнение, куда лучше двигаться: на север, к Оренбургу, или на юг, к Ашхабаду?
Сабо присел на корточки, скрутил самокрутку и, взяв из огня горящую ветку, прикурил. Выпустил клубы дыма и сказал спокойным, ровным тоном.
— Вы тут интересно спорили, но я вот что на это вам скажу. На одних предположениях и каких-то слухах невозможно делать серьезные выводы. Я большевик, и среди нас находится большинство членов партии. Давайте будем поступать по-партийному. Здесь есть люди, которым сам Ленин поручил вести отряд. С ними в первую очередь и надо вести разговор. Если вы не возражаете, я отправлюсь к комиссару товарищу Степану и от вашего имени задам ему вопросы, которые нас волнуют. Согласны?
Конечно, никто не возражал. Янош Сабо докурил самокрутку и, застегнув пуговицы гимнастерки, направился к выходу.
Комиссара он нашел во дворе, где находился крытый колодец. Колотубин и Джангильдинов сидели на разостланной кошме, оба были без гимнастерок и о чем-то оживленно разговаривали. Видимо, о городе, который они несколько часов осматривали.
Рядом, положив кулак под щеку, лежал Малыхин.
— Товарищ комиссар, у меня к тебе важный вопрос есть, — сказал Янош Сабо, усаживаясь на кошму.
— Выкладывай, если, конечно, твой вопрос не терпит до утра.
— Не терпит, потому и пришел.
Янош Сабо выложил вое, о чем спорили мадьяры. И о старом, выжившем из ума проводнике, и о кажущемся блуждании в песках, и о мертвом Ташкенте, от которого как будто тоже ушла вода, и о якобы единственном спасении — срочно изменить маршрут, направляться на юг, к Ашхабаду… Чем больше он говорил, тем мрачнее становилось лицо Колотубина. Хмурил брови и Джангильдинов.
— Надо разбудить Малыхина, — сказал командир, надевая гимнастерку.
— Не надо, я все слышал, — ответил Малыхин, открывая глаза.
— Может, и в других ротах такие разговоры идут, я не знаю, — закончил Янош Сабо.
Сигнал был весьма тревожный. Джангильдинов понимал, что нельзя терять ни минуты. Он хорошо знал, к чему может привести отчаяние людей, дрогнувших в песках, потерявших веру в проводника, в руководителей…
— Вызвать командиров, — приказал Джангильдинов.
Через четверть часа прибыли командиры рот и кавалерийского отряда. Многие из них не спали и принимали участие в своеобразных дискуссиях, о чем тут же доложили.
Малыхин поднял своих морячков, и те торопливо щелкали затворами, вгоняя обоймы патронов. Тут же вертелся и Бернард Брисли.
— Командир, прикажи произвести операцию, — настаивал Бернард. — Схватим всех зачинщиков и тут же расстреляем.
— Комиссар, что ты скажешь? — Джангильдинов, пропуская мимо ушей слова Бернарда, обратился к Колотубину.
— Собрать сейчас же всех коммунистов. Проведем закрытое собрание, я верю в наших людей.
— Хорошо. Действуй.
Коммунисты собрались в просторной мечети. Вокруг мечети Малыхин выставил охрану. Летучие мыши, напуганные светом, ошалело носились под куполом и с писком вылетали из здания. Оранжевые языки факелов освещали худые сосредоточенные лица, делая их суровее и непреклоннее.
Первым выступил Колотубин. Его голос, хрипловатый и спокойный, получил благодаря резонансу мягкую окраску и тревожно рокотал под сводами мечети. Комиссар нарисовал без прикрас суровую обстановку, в которой приходится действовать отряду, и не обещал впереди особого облегчения. Он в то же время напомнил партийцам о их долге, о том, как сейчас тяжело приходится Советскому Туркестану, задыхающемуся в кольце врагов и ждущему ленинской помощи.
