Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Не трожь, сынок… Нехай будеть усё, как есть.
— Не дело говоришь, батя! Так можно и без рук остаться.
— Они мне уже не понадобятся, всё одно расстреляють…
— Это когда ещё будет! А вдруг да пронесёт.
Отодвинув Тамару, Ванько просунул палец под верхний виток, оборвал шпагат, размотал. Кисти онемели вконец, и мужик долго тряс ими, разминал пальцы. Видя, что девчонка — по комплекции ей можно было дать лет пятнадцать — всё ещё стягивает на груди разодранное сантиметров на двадцать платье, предложил:
— Вот тебе шпагат и ножик, проткни с боков дырочки и зашнуруй пазуху. Может, помочь?
— Спасибо, я сама. — Отвернувшись к стене, она тут же принялась за работу.
Поступок новенького Степан в душе одобрил, но всё же не мог простить оскорбления и держался отчуждённо. Сам, видать, рубаха-парень, он и в других уважал открытость и простоту. Этот Иван таковым не показался, и он счёл ниже своего достоинства навязываться с разговорами.
Своими мыслями был занят и Ванько. Это будет несправедливо, рассуждал он, если меня освободят, а она, с отцом и Степой, останутся на растерзание этим шакалам… Что ж придумать? Пришибить этого Ганса, когда придёт выпускать, и дать им возможность смыться?
Попытался было уточнить, за что же станичные ребята, рискуя, «отдубасили» старосту, но Степан, буркнув, «значит, заработал!», от пояснений уклонился. Откликнется ли на предложение рискнуть ещё раз? Ладно, время ещё есть, присмотрюсь, что он из себя представляет…
Тамара довольно аккуратно починила платье, вернула ножик, поблагодарила и даже улыбнулась. Потом снова прильнула к отцу, изредка о чём-то с ним перешёптывалась.
Между тем время шло. Солнце наверняка клонилось уже к закату, а Ольга Готлобовна слова своего не сдержала. Ванько, конечно, не мог знать, что ни комендант, ни его заместитель до позднего вечера так и не появились. Он начинал злиться — и на неё, и на здешние порядки. Что за свинство за такое?! Держат взаперти, пелый день без воды, даже в туалет не сводили. Нацепили замок — и забыли. Ну и сволочи!
Когда, с наступлением темноты, появилась охрана, Ванько несколько раз грохнул кулаком в дверь.
— Чого тарабаныш? — послышался недовольный хохляцкий голос.
— Как это — «чого»? Заперли и забыли! Ты сегодня сколько раз в сортире побывал?
— Не твое свыняче дило! Попавсь, так сыды.
— Но ты ж войди в положение, — настаивал Ванько, — я-то тут не один! С нами девчонка — может ей неудобно? Или ты забыл, что такое стыд и совесть? — И он стал с таким остервенением колотить каблуком в дверь, что часовой испугался, не разнёс бы в щепки.
— Стой, не грымы, — подошёл к двери, — щас сходю до начальства. — Полицай ушёл.
— Слышь, Степа, и вы, отец, — обратился Ванько к арестантам. — На дворе уже темно. Я постараюсь обезвредить стражу — будьте наготове: есть шанс сбежать. Как, согласны рискнуть?
— Ты ещё спрашиваешь! — горячо откликнулся Степа. — Ты это здорово придумал. Я тебе помогу.
— Справлюсь один, — отверг стёпину помощь. — Я попрошусь в туалет первым, выйду за дверь и тут же обоих — вряд ли их будет больше — уложу на месте. А вы будьте начеку: дам знать — сразу выбегайте. Батя, ты слышишь?
— Я останусь тута. Може, простять хуть её, а так — порешать усех…
— Это вы зря! Пощады от них не дождетесь. А ты, Тамара?
— Я?.. Тоже с папой останусь.
Тем временем подошли полицаи, по разговору — двое. Клацнул замок, дверь приоткрылась, в кутузку проник свет от «летучей мыши».
— Кому тут приспичило? Тебе? Выходи. Один! — Ванько вышел. — Смотри: шаг вправо, шаг влево, прыжок вверх — считаю как побег, — сострил старшой. — Пристрелю, как собаку!
Запереть дверь он не успел. Вышибив винтовку из рук хохла-часового, Ванько в мгновение ока схватил обоих за затылки и с такой силой хрястнул их лбами, что те обмякли и рухнули, как подкошенные, не издав ни звука. Фонарь выпал из рук, но не погас.
— Выходите, — дал знать Ванько в приоткрытую дверь. — Быстро в разные стороны!
Степан, видевший эту короткую схватку, ждать себя не заставил. Выскочив, схватил винтовку, саданул прикладом старшого по голове и только после этого растворился в густой темени. Но остальные не шевельнулись.
— Батя, не дури, бежим! — вернулся Ванько с фонарём в угол, попытался поднять мужика, всё ещё сидевшего там. — Другого такого случая не будет!
— Куда ж мы побижемо? А жинка, а сыночок як? Ни, я нэ хочу… Гэть!
— Напрасно!.. Но — шума не поднимай, пока полицаи сами не оклемаются! Фрицам тверди, что отпустили нас они. Сами, понял? А ты, Тамара, пойдёшь со мной! — Потянул за руку, но и дочь заупиралась. — Не вздумай верещать! — приказал он ей и, подхватив на плечо, словно куль с картошкой, выскользнул за дверь.
Девчонка пришла в себя, когда были уже на достаточном удалении и Ванько перешёл на шаг:
— Да отпусти же ты меня, что я — калека какая! — дёрнулась она довольно требовательно, и он поставил её на ноги.
Вытер рукавом вспотевшее лицо, оглянулся по сторонам, прислушался: темно, тихо, спокойно, если не считать сердце, колотившееся учащённо.
— Место знакомое? — поинтересовался, видя, что и она осматривается. — Дорогу домой найдёшь?
— Найду, мне тут каждая улочка знакомая.
— У тебя дома кто остался?
— Мама с братиком.
— Я тоже иду с тобой. Прихватим их и нужно не медля уходить. — Заметил, что она мешкает, спросил: — Ты чё мнешься?
— Постой тут трошки, я за угол… Можно?
— Конешно, — догадался он. — Я и сам креплюсь из последних сил.
— Брательнику сколько лет? — продолжил расспросы, уже на ходу.
— Два годика всего… Теперь направо. — Чтобы не отставать, ей приходилось бежать за ним трусцой. — Только как же с мамой, она же не сможет идти.
— Больная, что ли? — сбавил Ванько шагу.
— Почти не встаёт с постели…
— Что с нею? Туберкулёз лёгких? Это усложняет дело… Придется нам уходить без неё.
— Никуда я от мамы не уйду!
— Ты понимаешь, что говоришь? — он остановился и взял её за руку. — Полицаи наверняка очухаются. Обнаружат отца и он приведет их ещё ночью — заставят. А если не ночью, то утром всё равно тебя схватят. Расстреляют или того хуже — повесят. — Ванько говорил спокойно, убеждающе, но закончил твёрдо: — Нет, теперь решаю я! Не захочешь добром — унесу обоих силком.
— А как же мама?
— Её, может, не тронут — такую больную. Ты о братике подумай!
Торопливо, под собачий брёх, но не встретив ни души, прошли едва ли не полстаницы, пока Тамара, наконец, не остановила:
— Вот наша хата. Подожди трошки тут, я предупрежу.
