Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Отирался у входа, сбил с ног одного из здешних болванов… я имею в виду полицая.
Пферд глянул на часы, поморщился, досадливо крутнул головой — видно, времени и впрямь было у него в обрез. Заметив недовольство шефа, адъютант, уже схвативший рябого за шиворот, спросил:
— Оставим на завтра?
— Я, возможно, займусь ими ещё сегодня. — К переводчице: — Я отлучусь, допросите без меня, заведите дело — и под замок.
Задержанным оказался юноша на вид лет семнадцати, крепко сбитый, развалистый в плечах, аккуратно одет. Держась несколько виновато, но уверенно, он пристально смотрел на переводчицу; та, похоже, тоже его узнала.
— Назови имя и фамилию. — Ольга Готлобовна положила чистый лист бумаги, приготовившись записывать показания.
— Кулькин Иван… Да вы меня должны знать: я с хутора.
Несколько смущённый таким приёмом, Ванько хотел приблизиться к столу. Немец сорвался с места, схватил за шиворот и снова оттащил на середину кабинета. Хотел связать руки, но переводчица остановила:
— Ганс, оставь его, он не опасен. Если хочешь, можешь пойти покурить, твоя помощь не понадобится, — предложила помощнику; но тот не вышел, встав на своё место у двери.
— Этот молодчик по-русски не знает ни слова, — притворно-назидательным тоном сообщила она Ваньку. — Делай вид, что отвечаешь на вопросы и держись скромно. Что ты делал возле комендатуры и почему напал на полицая?
— Я его, вобще-то, не трогал… Подошёл, смотрю себе на орла, что при входе — уж очень он у них грозный. Жду, у кого бы спросить, как найти вас. А он привязался: пошёл вон да пошёл вон. Отпихнул его чуть, а он возьми да упади. — Ольга Готлобовна делала вид, что записывает показания, а Ванько тем временем продолжал: — Пришёл узнать про Андрея. Он у вас был?
— Он, кстати, вёл себя осмотрительней — дожидался меня в стороне. Я вышла поздно, и ему пришлось заночевать у нас. Утром дочь пошла его проводить и домой не вернулась. Мы было решили, что Марта ушла с ним к вам погостить… Выходит, они исчезли оба. Куда — пока и сама не знаю.
«Помощник» проявлял излишний интерес к их беседе, и она не стала сообщать большего.
— Странно… — Ванько готов был усомниться, но сухой блеск глаз, тревога в словах убеждали. — Если что выяснится, обязательно дайте нам знать. Хотя… мне и самому ещё нужно как-то выпутаться…
— Тебе-то я помогу. Ганс, — обратилась к торчавшему в дверях истукану, — за этим подростком я не установила никакого криминала. Кроме пустяковой ссоры с этим, как вы выразились, болваном-полицейским, который упал, оступившись на ступеньках. Будь здесь господин Пферд, он бы его отпустил: парень отирался просто из любопытства!
— Шеф разберется! — отрезал тот. — Он приказал запереть и этого!
— Тебя ненадолго поместят в камеру, — пришлось объяснить Ваньку. — Я хотела отпустить прямо сейчас, но этот служака упёрся. Как только появится комендант — а он отлучился на час-полтора, — ты будешь освобожден, это я обещаю твёрдо. Не переживай, всё обойдётся!
Ганс втолкнул не сопротивлявшегося Ванька в небольшое полутёмное помещение, служившее каталажкой, — с одним окошком у потолка и довольно прочной дверью. Не успел он освоиться с сумраком, как кто-то схватил его за руку, спросил с хрипотцой:
— С допроса? Не били? За что сцапали?
— С допроса. Не били. А сцапали так, из-за пустяка.
— Они, сволочи, и за пустяк так отметелят!..
— Всяко может статься… — Ванько рассмотрел следы побоев на лице сокамерника. — А тебя за что так разукрасили?
— Давай сперва познакомимся. — Он стиснул Ваньку ладонь. — Меня звать Степан. Голопупенко, может, слыхал?
Ванько охотно ответил на рукопожатие.
— Ты чо это? Как клещами, — выдернул пальцы Голопупенко.
— Извини, Степа, не рассчитал… Меня зовут Иваном. А фамилии твоей не слыхал, я не станишный.
— Не наш, значит… А откуда?
— Считай меня своим, а откуда — долго рассказывать, — уклонился от полного ответа хуторянин.
Глаза приспособились к сумраку, и он видел теперь и синяки, и ссадины, и даже оспины на лице товарища по несчастью.
— Ну, тебе, браток, и досталось, — заметил он сочувственно.
— Мы ему, козлу смердячему тоже вломили — запомнит надолго!
— Кому это — «ему»?
— Старосте, кому же ещё! Который заманивал нас ехать за товаром… хотя ты, наверно, ничего об этом не знаешь. Вобщем, мы с ребятами отомстили за наглый обман. Отдубасили, как хотели! Вот токо на другом погорели. Я погорел, — поправился Степан. — Братва успела смыться.
— Что ж это у вас за братва, что сами удрали, а тебя бросили?
— Этот выскочил с винтовкой, стал стрелять… И оказался, гад, боксёром — как зведанул меня в висок, ажно памороки вышиб. Не помню, как всё и кончилось.
Слушая, Ванько изучал кутузку. Грязный цементный пол, штукатурка снизу исцарапана какими-то письменами. Застарелый мусор сгорнут в один из углов, оттуда воняло. В противоположном, прямо на цементе, сидело ещё двое обитателей — мужик со связанными назад руками и девчонка в светлом платье, надорванном спереди, босая. Правый её кулак, сжимавший разорванное место между бугорками грудей, пересекла наискосок тёмная полоска. Безучастная к происходящему, она по-родственному склонилась к мужчине лицом.
— У тебя и твоих дружков что, не все дома? — упрекнул Ванько. — Зачем лезть на рожон, если не уверены в благополучном исходе?
— Ну, ты, полегче! — ершисто огрызнулся Степа. — Лишь бы у тебя были дома!
— Извини, если обидел… И не сердись — не место и не время. Эти двое — кто они и за что, не знаешь?
— Батька с дочирой, мог бы и сам догадаться. А за что, не говорят. Чудик какой-то: руки связаны, а развязывать не даёт.
Девчонка, услышав, что говорят о них, кивком отбросила короткую стрижку, прикрывавшую лицо, подняла на них глаза. Судя по синяку на правой руке, ей тоже досталось, но по лицу не били, — подумал Ванько. — Полное, загорелое, красивое. Чем-то похожа на Варю, только у той была коса и волосы светлые. Не случилась ли и с нею такая ж беда!.. Кто-то приставал, это точно: разорвана пазуха, бил. А отец заступился — вишь, как отметелили да ещё и заперли в этом гадюшнике. — Сердце его переполнилось острой жалостью к обоим. Стало даже неловко за себя: его через час-другой выпустят, а что ждет их? Особенно её… Подошёл, присел на корточки.
— Тебя как звать?
— Тамара…
— Это твой отец? — Подтверждающий кивок. — Батя, ты чё не хочешь развязываться?
Мужик промолчал, тяжко вздохнул. Ванько ощупал руки — они стянуты шпагатом настолько туго, что не развязать.
— Не трожь, сынок… Нехай будеть усё, как есть.
