Томас Майн Рид - Гвен Винн. Роман реки Уай
– Когда кончится этот ужас? Только с моей жизнью? Неужели я всю жизнь проведу в этой жалкой келье? Я жила так счастливо, до этого самого счастливого дня, который так несчастно закончился! Я так любила, была так уверена в любви – ее награды казались мне обеспеченными – и все впустую – как жестоко кончились сладкие сны и светлые надежды! Не осталось ничего, кроме тьмы: в моем сердце, в этом мрачном месте, повсюду вокруг меня! О, какая это мука! Когда она кончится?
Так оплакивает свою судьбу английская девушка – все в том же монастыре, в той же келье. Однако сама она изменилась. Прошло всего несколько недель, но розы на ее щеках стали лилиями, губы побледнели, черты лица заострились, глаза впали, и в них всегда невыразимая печаль. Девушка похудела, хотя это скрывает просторное платье монашки: Soeur Marie теперь одевается в монашескую одежду, хотя и ненавидит ее, как свидетельствуют ее слова.
Произнося свой монолог, она сидит на краю кровати; не меняя позы, продолжает:
– Я в заключении – это несомненно! И без всякого преступления. Без всякой вражды ко мне. Может , так даже хуже. Тогда у меня была бы надежда на конец заключения. А так ее нет – совсем нет! Я теперь все понимаю – понимаю причину, по которой меня сюда заключили, – держат здесь – понимаю. И причина сохраняется, пока я жива! Милосердное небо!
Это ее восклицание звучит почти как крик; отчаяние охватывает ее душу, когда она думает о том, почему заперта здесь. На этом основано сознание безнадежности, почти полная уверенность, что она никогда не освободится.
Ошеломленная ужасными размышлениями, она замолкает – даже на время перестает мыслить. Но спазм проходит, и она продолжает свой монолог, теперь говоря более предположительно:
– Странно, что друзья не пришли за мной! Никого не интересует моя судьба – никто даже не спросил! А он – нет, это не странно – только об этом очень трудно думать. Как я могла на него надеяться?
– Но, конечно, это не так. Я могу несправедливо судить о них: о друзьях, родственниках, даже о нем. Они могут не знать, где я. Конечно, не знают! Откуда им узнать? Я сама этого не знаю! Знаю только, что я во Франции и в монастыре. Но в какой части Франции, как я сюда попала? Они так же не знают этого, как и я.
– И могут никогда не узнать! Если они не узнают, что станет со мной? Отец небесный! Милосердный спаситель! Помоги мне в моем беспомощном положении!
После этого страстного взрыва наступает более спокойный промежуток, в котором мысли девушки направляют человеческие инстинкты. Она думает:
– Если бы я могла связаться со своими друзьями, дать им знать, где я и как… Ах, это безнадежно! Никому не позволено заходить ко мне, кроме служанки и этой сестры Урсулы. Обращаться к ним за сочувствием все равно что просить о милости камни пола. Сестра как будто наслаждается моими пытками, каждый день говорит что-нибудь другое. Наверно, чтобы унизить меня, сломать, сделать покорной – заставить принять постриг. Монашка! Никогда! Это не в моей природе, и я скорее умру, чем соглашусь на лицемерие!
– Лицемерие! – повторяет она другим тоном. – Это слово подсказало мне идею. Почему бы мне не прибегнуть к лицемерию? Попробую.
Произнеся эти загадочные слова, она вскакивает. Выражение ее лица неожиданно меняется. Она расхаживает взад и вперед по келье, прижав руки ко лбу, вцепившись белыми худыми пальцами в волосы.
– Они хотят, чтобы я стала монашкой – нацепила черную вуаль! Я согласна – самую черную, какая есть в монастыре. Креповую, если они будут настаивать! Да, я согласна на это – согласна на все. Могут готовить одеяния, все, что нужно, для этого ненавистного монашества; я готова надеть их на себя. Для меня это единственный способ обрести свободу. Да, я в этом уверена!
Она молчит, словно набираясь решимости, потом продолжает:
– Меня вынуждают принять такое решение. Это грех? Если грех, прости меня, Господь! Но нет – не может быть! Этот поступок оправдан несправедливостью – моими страданиями!
Снова пауза, на этот раз дольше. Девушка как будто глубоко задумалась. Потом она говорит:
– Я это сделаю – притворюсь, что покорилась; начну сегодня же – сей же час, если представится возможность. Что показать сначала? Нужно подумать, попрактиковаться, порепетировать. Посмотрим. Ага! Поняла. Мир от меня отказался, забыл меня. Почему я тогда должна за него цепляться? Напротив, почему в гневе не отвернуться от него – как он отвернулся от меня? Так получится!
Скрип в двери говорит ей, что в замке кельи поворачивают ключ. Как ни слаб этот звук, он действует на девушку, как электрический удар, неожиданно и полностью меняющий ее выражение. Мгновение назад у нее было гневное и печальное лицо, теперь на нем только набожное смирение. Изменилась и ее поза. Перестав трагически метаться по полу, девушка садится, берет в руки книгу и делает вид, что старательно читает ее. Это «Помощник верующего», рекомендованный к ней, но до сих пор так и не прочитанный.
По сей видимости она поглощена страницами книги и не замечает ни открывшейся двери, ни приближающихся шагов. И совершенно естественно вздрагивает, слыша голос. Подняв голову, она видит сестру Урсулу!
– Ах! – радостно восклицает сестра – такую радость испытывает паук, видя муху в своей паутине. – Я рада, Мари, что вы нашли себе занятие! Это хорошее предзнаменование – и для вашего душевного мира и для вашего будущего. Вы глупо оплакивали мир, оставленный за стенами. Не только глупо, но и греховно. Но разве сравнишь этот мир с тем, что ожидает вас? Отбросы по сравнению с золотом или бриллиантами! Книга в вашей руке доказывает это. Разве не так?
– Да.
– Тогда пользуйтесь ее указаниями и сожалейте, что раньше не прибегли к ее советам.
– Я сожалею, сестра Урсула.
– Книга утешила бы вас – утешит сейчас.
– Уже утешила. Ах! Как сильно! Не поверила бы, что книга может так изменить взгляд на мир. Я начинаю понимать то, что вы все время мне говорили. Вижу тщету земного существования, вижу, какое оно бедное и пустое по сравнению с яркой радостью иной жизни. О! Почему я не понимала этого раньше?
Удивительную картину можно в этот момент увидеть в келье. Две женщины – одна сидит, другая стоит – послушница и монахиня; первая прекрасна и молода, вторая стара и уродлива. Но еще больший контраст – выражение их лиц. Девушка опустила голову, прикрыла глаза ресницами, словно невинно отрекаясь от грехов; на лице женщины радостное удивление, борющееся с недоверием.
Не отказавшись полностью от подозрений, сестра Урсула стоит и смотрит на неожиданно обращенную послушницу. Своим взглядом она, кажется, проникает ей в самую душу. Но та выносит этот взгляд не дрогнув; и сестра наконец приходит к выводу, что обращение искреннее и что не напрасно она старалась. И неудивительно, что она так себя обманывает. Не первую послушницу она ломает, перемалывает колесами отчаяния и заставляет согласиться с пожизненным уходом от мира.
