Томас Майн Рид - Гвен Винн. Роман реки Уай
Полученная информация вполне совпадает с ранее известными сведениями о характере священника и с теорией, что он подстрекал к совершению преступления, если не сам его совершил. Это предположение подкрепляется его частыми посещениями монастыря и тем, что он пользуется вниманием настоятельницы. Он ее близкий друг. Больше того, новая английская послушница не первая привезенная agneau d’Angleterre (Английский агнц, фр. – Прим. перев.) в Булонь и переданная в лоно церкви. Были и другие, все очень состоятельные, способные не только сами содержать себя, но и дать средства на содержание всего монстыря.
Никто не говорит, что эти английские овечки попали во французское стадо недобровольно; но ходят слухи, что последняя привезенная отцом Роже бунтует; и что даже если она станет монашкой, то не по своей воле; что она против этого протестует.
Джек Уингейт всему этому верит: он по-прежнему убежден, что «Soeur Marie» – это Мэри Морган; и несмотря на всю невероятность и неправдоподобность, капитан Райкрофт готов прийти к такому же заключению; майор, который меньше знает предшествующие события, зато хорошо знает монастырь и его обитателей, никогда в этом не сомневался.
– Относительно того, как лучше извлечь оттуда девушку. Как вы считаете, Магон?
Капитан Райкрофт задает этот вопрос не равнодушно или небрежно; напротив, он полон нетерпения. Дочь уайского фермара ему не знакома, зато он теперь хорошо знает Уингейта; и намерен помогать молодому лодочнику до конца этого загадочного дела. В трудную минуту Джек Уингейт был рядом с ним, теперь он будет рядом с Джеком во что бы то ни стало. К тому же, образно выражаясь, они по-прежнему в одной лодке. Если умершая возлюбленная Уингейта, чудесным образом воскрешенная, получит также свободу, это может пролить свет на другу смерть, увы, несомненную. Поэтому капитан Райкрофт не совсем бескорыстно помогает лодочнику; задав вопрос, он с нетерпением ждет ответа.
– Придется воспользоваться хитростью, – не сразу отвечает майор; предварительно он делает большой глоток из стакана и затягивается своей «регалией».
– Зачем? – нетерпеливо спрашивает капитан. – Если девушку держат там насильно – так, по всей вероятности, и есть, – ее обязаны выпустить по требованию друзей.
– Вот в этом я как раз не уверен, даже если бы потребовала ее собственная мать, а за ее спиной стоял отец. Вы забываете, старина, что вы не в Англии, а во Франции.
– Но разве в Булони нет английского консула?
– Есть и министр иностранных дел, который дает этому консулу указания; и довольно странные указания, которые не прибавляют уважения ни ему, ни его стране. Я говорю об этом самодовольном дипломате, «ловком держателе бутылок», который забавляет британскую публику своими разглаголствованиями о civis Romanus sum (Лицо, обладающее известными привилегиями и правами, лат. – Прим. перев.).
– Верно; но какое это имеет отношение к нашим делам?
– Самое прямое.
– Каким образом? Не понимаю.
– Потому что вы не знаете, что здесь проиходит – я имею в виду штаб – Тюильри, называйте как хотите. Там мужчина – если его можно назвать мужчиной – полностью подчиняется женщине; а женщина – известная поклонница римского папы и беспринципного Антонелли.
– Все это я понимаю; но все же не вижу связи. Как английский министр иностранных дел может быть заинтересован в том, на что вы намекаете?
– Может. Если бы не он, все эти четверо, о которых мы говорим, не появились бы. Франция скорее всего было бы по-прежнему республикой, а не империей, прогнившей, как видит весь мир; а Рим – другой республикой, или, может, вся Италия – во главе с Мадзини или Гарибальди. Ибо верно, как то, что вы здесь сидите, старина, именно этот держатель бутылок посадил на императорский трон Наполеона, помог ему опрокинуть кресло президента, которое когда-то ему послужило и перестало быть полезным. Англичане в основном об этом не подозревают, как и о другом: именно эти самые civic Romanus sum посадили Пия на папский престол; эти дьяволы в красных брюках – зуавы – всего лишь пыль, брошенная в глаза народу, кость, которая должна удержать английского бульдога. Он заворчал бы тогда и еще заворчит, когда поймет все эти тонкости; когда покров дипломатии, наброшенный на грязные дела, будет разорван и их озарит свет истории!
– Магон! Я и не знал, что вы так увлекаетесь политикой! Тем более что вы такой радикал!
– Ничего подобного, старина; я всего лишь человек, который ненавидит тиранию в любой форме и облике – как религиозную, так и политическую. Особенно ту, которая дурачит мир самыми подлыми и дешевыми способами. Я люблю вести дела открыто.
– Но вы ведь не станете сейчас это рекомендовать – в нашем маленьком деле с монастырем?
– А! Это совсем другое дело! Тут цель оправдывает средства – когда борешься с дьяволом, нужно действовать его же оружием. Наш случай именно такой, и мы либо должны воспользоваться хитростью, либо отказаться. Действуя в открытую, мы не имеем ни малейшего шанса освободить эту девушку из монастырских когтей. Даже используя хитрость, мы можем потерпеть поражение; но если победим, то только с помощью ловкости, удачи и, вероятно, большой затраты времени.
– Бедняга! – замечает Райкрофт, имея в виду уайского лодочника, – ему не понравится мысль о долгом ожидании. Он теряет терпение. Когда мы сегодня проходили мимо монастыря, я с трудом удержал его от того, чтобы он не заколотил в дверь, зазвонил в дверной звонок и потребовал свидания с «Soeur Marie». Он хочет, чтобы Мэри немедленно вернули ему.
– Хорошо, что вам удалось остановить его. Если бы он так поступил, все кончилось бы не только дверью, захлопнувшейся у него перед носом. За спиной его захлопнули бы другую дверь– дверь тюрьмы. А вышел бы он оттуда на пути в Новую Каледонию или Кайенну. Да вас обоих могли бы туда сослать. Вы мне не поверите, Райкрофт, но и вы, офицер прославленной английской королевской армии, богатый человек, имеющий весьма влиятельных друзей, – даже вы были бы не только арестованы, но и депортированы, и никто бы вам не помог; даже если бы кто и захотел вам помочь, то не смог. Франция под управлением Наполеона Малого ничем не отличается от времен Людовика Великого, и lettres de cachet (Королевский указ о заключении в тюрьму лица, имя которого можно вписать; франц. – Прим. перев.) по-прежнему в ходу. Сейчас их во много раз больше, и людей сажают в сотни бастилий. Никто не был никогда так порабощен, как эти нынешние бедняги; не только речь у них под запретом – сами мысли на замке, и они не могут поделиться ими друг с другом. Даже близкие друзья боятся довериться друг другу, опасаясь, что один выдаст другого! Ничего не свободно, кроме неискренности и греха; тираны интуитивно поддерживают то и другое; это ослабляет народ, делает легче управление им. Так что, как видите, мой мальчик, нам необходимо действовать скрытно, сколько бы времени это ни заняло. Согласны?
