Виктор Потиевский - Мертвое ущелье
— Всем нужна защита, пани Марина. У всех когда-нибудь сила кончается.
— Скажите, Игнат, кто вы?
— Вы же знаете.
— Ну, кто вы по характеру, по своим привычкам, по своим жизненным целям? Кто вы по своей душе? Рыцарь? Герой? Разбойник? Спаситель? Палач?
Снова тревога зашевелилась в сердце Игната. Опасны были не сами вопросы этой женщины. Опасна была она сама, своим тоном, голосом, своими глазами. И казалось, вместе с ее голосом и взглядом ее слова проникали в душу, будто обнажая ее.
— Вы можете ответить на мой вопрос? — Голос был мягким, нежным, искренним.
— Могу.
— Так кто вы?
— Волк.
— Почему?
— А почему вы женщина, пани Марина?
— Потому что я родилась женщиной.
— А я родился волком.
— Но я не вижу у вас волчьей гривы, волчьих клыков, волчьего оскала?
— Вас подводит ваше зрение, пани Марина.
— Я не слышу от вас волчьего рыка и воя?
— Я надеюсь, еще услышите, пани Марина.
— Я тоже надеюсь. — Она улыбнулась. Вошел Павло Петрович.
— Поговорили? Познакомились?
— Как будто. — Марина снова улыбалась своей яркой обаятельной улыбкой.
— А теперь, господин Углов, я вас и пани Марину больше не задерживаю. Ваши дела ждут вас.
Он пожал Игнату руку, перед пани Мариной щелкнул каблуками и склонил голову. Она кивнула, сопровождая кивок улыбкой.
— Пойдемте, господин... Игнат.
Мягкий пушистый снежок падал с высоты, обновляя сумрачный и тревожный город невинной небесной белизной. Снежинки холодили лицо, таяли на губах, ласковые и холодные, как поцелуй без любви.
— Вы помните свою мать, Игнат?
— Помню.
— Она жива?
— Нет. Ее расстреляли.
— Кто?
— Немцы.
— А отец?
— Пропал без вести.
— Давно?
— В сорок четвертом.
— За что же вы злы на Советы? Вы же воюете против них? Ведь вашу мать расстреляли немцы.
— Дама задает кавалеру вопросы не о любви или душе, а о политике и борьбе?
— Вы же сказали, что вы — солдат. Значит, и кавалер. И солдат. Я хочу быть уверена в своем кавалере.
— Хорошо. Я отвечу: немцы расстреляли мою мать, а НКВД хотело расстрелять меня.
— За что?
— Было дело.
— Было?
— Представьте себе, пани Марина.
— Хорошо. Представлю. — Она опять мило улыбалась.
Они шли по заснеженному тротуару не спеша. Она держала его под руку, прижималась к нему плечом, будто ища опоры и защиты. Ее волосы, шелковые и блестящие, касались щеки Игната. Их запах кружил ему голову, А мозг разведчика твердил одно: будь осторожен! Она задает очень точные, коварные, умные и опасные вопросы. В каждом вопросе — глубоко скрытая провокация, угроза разоблачения. А может, это только кажется? Может, он излишне подозрителен? Может быть. Но его волчье предчувствие, его шестое звериное чувство, говорило: перед тобой самый острый момент опасности, самый опасный враг. Игнат, как волк, кожей ощущал это.
16. ПОКУШЕНИЕ
Целый день Сергей «пас» Яцека. На этот раз бегать много не пришлось. Только около полудня Яцек вышел из дому, зашел в городскую библиотеку. Там подобрал в абонементе несколько учебников, выписал их, уложил в сумку и сразу двинулся на Хмельницкую.
Время было раннее, около пятнадцати часов, но отлучаться было нельзя, Яцек мог в любую минуту уйти. А мог не уйти дотемна или вообще остаться ночевать. Надо было ждать. Лейтенант за эти три с половиной дня уже привык к потере времени в ожидании. Это было неприятно, но он знал, что это сейчас самое важное для него дело. Сергей уселся в дальнем углу от окна и на всякий случай от двери. Конечно, дом пуст. Любой звук с первого этажа и с лестницы будет слышен отчетливо, усиленный пустым деревянным домом, как резонатором. Но все-таки лучше быть в дальнем углу и подальше от двери. Сергей достал из сумки термос с чаем, бутерброды с колбасой. Перекусил, сложил все обратно. Извлек бинокль. Судя по всему, Яцек уходить не собирался. Он сидел рядом с Оксаной за книгой. Скорей всего, это был учебник. Юноша что-то оттуда переписывал, объяснял Оксане. Они, видимо, занимались. Значит, это надолго.
Если он задержится до темноты, то, пожалуй, останется ночевать. Не так давно отмененный в городе комендантский час после убийства у гостиницы был снова введен. А у Яцека пропуска, наверняка, нет. Правда, комендантский час начинается не сразу с темнотой, а позже, в двадцать два часа, но обычно люди от гостей успевают вернуться или до наступления темноты, или едва стемнеет.
Он наблюдал в бинокль не только за поведением своих подопечных, но и осматривал улицу возле их дома. Вдруг кто-то станет следить за домом? Так он первый засечет.
Дед опять сидел за столом и что-то писал. Дважды он прерывал свое занятие: куда-то звонил. Потом один пил чай. Правда, прежде заглянул к ребятам, они, судя по жестам, отказались. В общем, ничего необычного или интересного.
Около дома никто подозрительный не появлялся. Вожняк рассматривал прохожих. Их было за день очень много — улица людная. И кто прошел один раз, два или даже три установить наблюдением оказалось не под силу. Сотни людей с одного короткого взгляда не запомнишь. Но так, чтобы кто-то около дома околачивался,— такого не было.
Вообще сегодняшний день оказался нудным и утомительным. Лейтенант не подозревал, что ходить целыми днями следом, все время скрываясь и изворачиваясь, чтобы не засекли, оказывается, легче и интересней, чем сидеть, наблюдать и ждать «у моря погоды». А нынче пришлось полдня торчать в Предгорье у дома Яцека, а теперь вот здесь остальную половину дня.
Незаметно начало смеркаться. На улице зажглись редкие фонари, и Сергей полагал, что Макиенки включат свет в квартире. Но дед сначала закрыл и запер в обеих комнатах ставни и только после этого включил освещение.
Вожняк внимательно разглядывал в бинокль Ставни. Они были глухими, и в окулярах оставалась сплошная тьма. Он перевел бинокль на второе окно, и узкая яркая щель между досками позволила увидеть, что кто-то стоит напротив окна. Непонятно кто, но стоит.
Сергей сперва мысленно похвалил деда Макиенко за осторожность, за то, что прежде света закрыл ставни. А потом все-таки отметил, что он растяпа: не заметить щель в ставне, не проверить, было для него непростительно. Молодые — ладно, им вообще не до ставен. Они ничего, возможно, не знают, не подозревают и ни о чем не беспокоятся. А что в городе бывают убийства, их это вроде бы и не касается. Молодость всегда беспечна. Лейтенант хоть и сам молодой, но понимал это. Профессия заставляла понимать. Но деду такое непростительно. Умудренный опытом, фронтовик. Притом, знает, что известные печальные события коснулись их семьи, и — допустил щель в ставне. И не маленькую. Отсюда, конечно, трудно определить: не миллиметр-два, а побольше. Может, полсантиметра, а может, еще больше. Щель, в которую кое-что видно.
