Остин Райт - Островитяния. Том первый
Я шагал легко, словно летел по воздуху. Неистовая радость обуревала меня теперь, когда я знал, где я и чего хочу. Ветер завывал. Пламя свечей билось и трепетало, словно стремясь оторваться от фитилей. Ночь раскинулась надо мной огромным черным сводом. Мое сердце билось в такт пульсу Вселенной.
Дорн пришел вскоре после меня. Щеки его пылали, глаза лихорадочно блестели. Мы сели молча; каждому было о чем подумать. Мой друг был первым препятствием на пути к осуществлению моего плана. Я знал, что после всего, что он когда-то мне говорил, мои новые чувства и намерения в отношении Дорны доставят ему немало волнений, но вместе с тем я был совершенно уверен, что он посоветует мне добиваться своего. Мы глядели друг на друга, и я знал, что Дорна беспокоит примерно то же, что и меня. Но мы так и не обмолвились ни словом. Ощущая теплоту взаимного расположения, мы, так сказать, рассчитывали друг на друга, как на подкрепление в случае возможных боевых действий.
Той же ночью, лежа в постели, я почувствовал, что волнение мое несколько улеглось. В последнее время я постоянно делал именно то, против чего меня предостерегали и за что упрекали мои друзья. Наттана сказала, что чувства у меня — розовые; мой друг Дорн говорил, что попытки глубже понять жизнь островитян принесут мне лишь страдания, что мне лучше и не пытаться и что, если я влюблюсь, любовь эта будет несчастливой; и наконец, сама Дорна предупреждала меня, советуя быть сдержанней, оставить мысль жениться на ней и постараться не давать поводов островитянкам увлекаться собой. И вот я полюбил островитянку и добивался взаимности, что должно было, в конечном счете, принести ей несчастье. Теперь, лежа в темноте, чувствуя, что не способен уснуть, я совершенно не мог понять, почему мне со всех сторон пророчили беды и несчастья и почему я не имел права любить и быть любимым. Доводы моих доброжелателей казались призрачными. Да я почти и забыл о них, так я был счастлив.
На следующее утро, ровно в десять, в визитке и цилиндре, как то и подобает дипломату, я, вернее та часть меня, которая являла собой консула Соединенных Штатов (обожатель Дорны остался дома), отправился в Домашнюю резиденцию, где должно было состояться первое открытое заседание Государственного Совета.
Заседание проходило в большом светлом зале с высоким деревянным потолком и каменными стенами, снизу доверху покрытыми резьбой. Вдоль стен стояли в два ряда темные скамьи. В конце зала, на возвышении, стояло большое тяжелое кресло, пока не занятое. По обе стороны ярко пылали два очага, а в противоположном конце в несколько рядов поднимались ярусами друг над другом скамьи для дипломатов и зрителей. Я пришел одним из первых и занял место в углу. Моя записная книжка была наготове: в Вашингтоне будут ждать отчета. Большого международного интереса не ожидалось, хотя никто ни в чем не был уверен до конца. Непредвиденную остроту придавало участие лорда Дорна.
Один за другим стали появляться члены Совета, некоторые в сопровождении сыновей или советников. Они занимали передние ряды, а сопровождающие садились непосредственно за ними — все в том же порядке, в каком располагались ложи на аудиенции.
Подходили небольшими группами и дипломаты. Островитяне были без плащей, но в костюмах соответствующих цветов. Они представляли яркую, радующую глаз картину — так слепят чересчур яркие, с преобладанием цвета слоновой кости краски турецкого ковра, только что принесенного из чистки.
Наконец появился Тор, юный монарх, вместе с сестрой и небольшой свитой, вооруженной большими коврами и перьями. Они сели за стоявший перед троном стол. Тора, единственная женщина на Совете, с несколько скучающим и надменным видом заняла место на передней скамье, справа, рядом с лордом Файном. Кресло Тора, стоявшее перед столом, было обращено к центру зала. Когда он вошел, все встали, но, когда началось заседание, король сам чаще стоял, чем сидел, и никто не обязан был вставать вслед за ним.
Он исполнял роль председательствующего, или спикера. Для лорда Моры, хоть он и был премьером, не было отведено специального места, он сидел рядом со своим политическим противником, лордом Дорном.
Тор занял свое место, и лорд Мора поднялся. Он начал говорить, негромко, но так, что каждое его слово было прекрасно слышно. Мало-помалу голос его звучал все выше и звонче. Тембр был таким чистым и музыкальным, что слушать его было приятно, даже не вникая в смысл слов. Его речь поначалу представляла отчет о положении дел в международной политике, о количестве иностранцев, находящихся в стране в соответствии с Сотым Законом, о деловых предложениях, исходивших от дипломатических кругов, о количестве дипломатов и членов их семей. Затем последовал отчет о результатах медицинских обследований. Пять или шесть человек не были допущены, но жалобы подали только двое. (Тут я почувствовал, что краснею.) Один из недовольных, гражданин Соединенных Штатов, подал жалобу в весьма резком тоне. Сначала он обратился к консулу Лангу, который — совершенно справедливо, с точки зрения спикера, — отказался его поддержать. Как стало известно от Кадреда из Св. Антония, этот человек передал свое дело непосредственно в Вашингтон (малоприятная для меня новость), так что, вероятно, Ланг в ближайшее время должен получить прямые указания от своего правительства.
Я увидел обращенные на меня взгляды и улыбку на губах лорда Дорна. На мгновение я почувствовал себя важной персоной, хотя и был обеспокоен.
Лорд Мора перешел к другим темам. Со времени последнего заседания Совета ни одно иностранное судно, в связи с поломкой, не заходило в островитянские порты, и только одно в данный момент находится в островитянских водах, это немецкий пароход «Альтгельт», ставший на мертвый якорь у Доринга, о чем, впрочем, Совету уже докладывалось. (Я вспомнил о своем плавании с Дорной…)
Касаясь деятельности иностранцев, находящихся в Островитянии, лорд Мора упомянул досужих путешественников, любителей экзотики, числом не более тридцати, и тех, кто добивался разрешения, предусмотренного договором, — восемьдесят пять человек. Назвав точную цифру, лорд Мора выдержал небольшую паузу, прежде чем приступить к описанию деятельности этих лиц.
Далее он затронул некоторые вопросы, касающиеся международных связей, подробно остановившись на действии законов, связанных со съездом по дипломатическим паспортам. Поступали просьбы об отмене медицинского обследования вообще либо замене его обследованием врача соответствующей страны. Этот вопрос Совету предлагалось рассмотреть отдельно.
После этого лорд Мора перешел к вопросу, который считал особенно важным. Речь шла о согласовании с графом фон Биббербахом, представителем Е.И.В., вопроса о границе. Зал оживился. Как известно Совету, сказал лорд Мора, в интересах сохранения дружественных отношений и в результате настояний графа, действующего, согласно прямым указаниям Берлина, гарнизоны были сняты. Конечно, вследствие этого граница отчасти оставалась менее защищенной, но он, лорд Мора, уверен, что в действительности она надежна как никогда; немцы передислоцировались в районе степей Собо, одновременно уничтожая источники опасности, грозившей ранее островитянам, которые вынуждены были принимать против них постоянные оборонительные меры. На протяжении многих лет граница проходила там, где островитяне предпочитали ее устанавливать. Теперь, разумеется, путем цивилизованного вмешательства пограничная линия в горах должна быть установлена раз и навсегда. Немецкие дозоры осуществляли постоянный контроль. Скоро немецкая сторона представит свои предложения, об этом у него есть точная информация. В то же время он, лорд Мора, считал, что Совету нецелесообразно детально обсуждать все пункты вопроса о границе. Поэтому он просил у Совета согласия уполномочить его, лорда Мору, самому согласовать эти вопросы, безусловно консультируясь с главнокомандующим (насколько я помнил из рассказа Дорны, им был Бодвин, в целом склонявшийся на сторону лорда Моры, но не являвшийся его ярым сторонником).
