Николай Камбулов - Обвал
Тут и кончился их разговор. Пришел полковник Григорьев, сказал:
— Ну ладно, поехали, товарищи.
Сели они в машину и вскоре прибыли на пункт встречи с немецкими парламентерами — подполковником Кервином, майором Хевке и переводчиком Янковским. При встрече посредничал Дмитрий Сергеевич, наш генерал. Он проверил документы об уполномочии, проверил, чтобы у тех и других не было оружия. Ильин показал губную гармошку:
— А это можно, товарищ генерал?
Дмитрий Сергеевич не знал, можно или нельзя, и у него вышли затруднения, из которых вывел нашего генерала переводчик Янковский.
— Это можно, — сказал переводчик, предварительно посоветовавшись с подполковником Кервином и майором Хевке.
И пошли они — Григорьев, Федько, Ильин и Кервин с переводчиком Янковским, а Хевке остался среди наших как бы заложником, чтобы иметь гарантию, что советских парламентеров не тронут при любом ответе Лаха.
Хевке тут же попросил шнапса. Наши подумали, что немецкий майор, пожалуй, любитель спиртного. Принесли и уважили. Оказалось, что Хевке таким способом решил притупить страх. И это все заметили и поняли: когда Хевке поднес ко рту стакан — рука его дрожала, а зубы клацали по стеклу. Но он выпил и, когда немного взял себя в руки, сказал по-русски:
— Я очень устал, господа. И что бы там ни произошло, а я не вернусь в свою дивизию. Честное слово, устал… И будь она проклята, эта война.
Наши ему еще налили стакан, но он отказался и тут же уснул в землянке.
А Григорьев, Федько и Ильин прибыли в бункер командующего немецкими войсками генерала Лаха. Еще в пути им завязали глаза. Сняли повязки уже в подземелье, и тут они увидели и часовых при оружии, и бегающих из отсека в отсек штабников. Полковника Григорьева, как старшего из парламентеров, представили Лаху. А Федько и Ильин остались за дверями, в коридоре. И стоят они, осыпаемые взглядами бегающих из отсека в отсек штабников да часовых при оружии. Ильину сделалось донельзя тягостно стоять, и он вынул гармошку. Один из часовых — цац его за руку. Дунул раз, второй. Потом говорит подошедшему ефрейтору:
— Пунке, попробуй.
Пунке попробовал. Ладно у него получилось, хотя и тихо, но ладно. Часовые успокоились. Пунке спросил:
— Наша?
Ильин ответил:
— Нет, русская.
Ефрейтор не поверил и начал и так и эдак крутить в руках губную гармошку. Ну и вернул ее Ильину с выражением недовольства.
Федько не стерпел:
— Разве хуже вашей?
Один из часовых прикрикнул на Федько. Тут и Федько и Ильин положили руки за спину. И так они продолжали стоять, дожидаясь полковника Григорьева.
Лах, приняв от полковника Григорьева листовку с текстом условий капитуляции, подписанную самим маршалом Василевским, в то время координирующим действия всех наших войск в Восточной Пруссии, сразу не стал читать ее, а положив на стол, призадумался. А прочитавши, сказал:
— Я подумаю…
— Сколько вам, господин генерал, на это потребуется времени? — отчеканил полковник Григорьев.
— Это уж слишком! — заупрямился Лах.
— Господин генерал, мы не можем держать войска в бездействии, — пояснил Григорьев Лаху. — Представитель нашего Верховного Главнокомандования приказал прекратить штурм города только на время переговоров. Вы понимаете?..
— Лерэн зи, битте, мих нихт, герр Оберст![7] — опять вскипел Лах.
— Господин генерал, или вы подпишете сейчас, или штурм будет продолжен. Ваши войска не в состоянии сражаться, они сломлены окончательно. Вы, господин генерал, как военный, должны понять: дальнейшее сопротивление ваших войск совершенно бессмысленно!
На часах в прекрасном деревянном футляре, которые цокали на стенке за спиной Лаха, время подходило к одиннадцати.
— Куда я должен явиться и в какое время? — спросил Лах, сломленный настойчивостью полковника Григорьева.
— В листовке все изложено, господин генерал. В двадцать четыре часа вас встретит группа наших офицеров и проводит в штаб дивизии.
Лах вновь прочитал условия и, взглянув на Григорьева совершенно остывшими глазами, подписал и сказал:
— Возьмите…
И отвернулся к часам. И стоял так, лицом к часам, ждал, когда Григорьев покинет кабинет. Потом, все так же не поворачиваясь, нажал на кнопку звонка. Вошел адъютант. Лах приказал:
— Проводите господина полковника.
Григорьев, прежде чем уйти, повторил:
— Ровно в двадцать четыре часа, господин генерал, мы встретим вас в указанном пункте.
— Да уходите же! — воскликнул генерал Лах тем голосом, каким голосят люди при крайней необходимости.
На обратном пути, когда сняли повязки и когда немецкие провожатые отстали, Федько и Ильин в один голос провозгласили:
— Подписал!
— Подписал!
— Без волокиты!
Это вызвало у Григорьева смех. А Ильин, глядя на смеющегося полковника, приладился к губной гармошке. И все они, втроем, отметили пляской свое хождение в самую берлогу врага.
Но плясали чуток рано: генерал Лах к двадцати четырем ноль-ноль не появился в назначенном пункте для сдачи в плен — ни сам, ни офицеры его штаба. И пришлось Григорьеву, Федько и Ильину вновь идти к этому самому Лаху.
Но не сразу пошли они, а спустя часа полтора, когда Акимов принял решение: идти надо и Лаха этого привести.
Проснулся Хевке и несколько минут никак не мог сообразить, где он находится и кто это пиликает на губной гармошке. А пиликал Ильин по просьбе Федько: «Сыграй-ка, Ильин, «Родину». Так Хевке по этой напевке и осознал наконец, что он находится в том же русском блиндаже, и, осознав это, воскликнул:
— Аллес! — По-нашему вроде: «Все, амба!» Опознал он и Федько, и Ильина. — Живы! — с удивлением произнес Хевке.
А Федько так ему ответил:
— Подлюка ваш Лах! И трус!
Хевке, конечно, догадался, что это было еще не все и что им, Федько и Ильину, придется второй раз рисковать жизнью на самой последней минуте боев, ибо Хевке знал, что эсэсовцы уже готовы начать свою операцию. Жалел ли он Федько и Ильина, этого никто не знает, но, похлопав глазами, Хевке сказал:
— Вас пошлют? Там эсэсовцы…
4Шнурков возвратился от майора Кутузова к одиннадцати часам вечера, когда штурмовая группа Алешкина вовсю хозяйничала в занятом доме, теперь сплошь исклеванном снарядами и минами.
— Кутузов приказал не остужаться, кипеть до конца! — крикнул он во все горло.
Алешкин позвал Шнуркова в соседнюю комнату. О чем они там говорили, никто не знал. Шнурков вскоре возвратился и занял место у амбразуры. Сеня Пальчиков поднял связку гранат, сказал Илюхе:
