Юрий Пересунько - Искатель. 1982. Выпуск №5
— Ты хоть бы рассказал, как бежать ухитрился.
— А-а… — Он небрежно махнул рукой, потянулся к бутылке, разлил коньяк по рюмкам, быстро выпил свою, налил еще и, отяжелевший, размягший, потянулся за сигаретами.
Ирина Михайловна еще не видела, чтобы так курили — с наслаждением, полузакрыв глаза. Она смотрела на сидевшего перед ней человека и не верила, что можно так сильно измениться за каких-то два года. В ее кухне сидел не прежний Валя Приходько, а совершенно чужой человек, готовый, наверное, на все. Где-то под сердцем опять начал разливаться страх.
Наконец Монгол докурил сигарету, чисто автоматически посмотрел, не остался ли «бычок», потом, видимо вспомнив, что он не в зоне, рассмеялся хриплым, неестественным смехом, сунул окурок в хрустальную пепельницу.
— Говоришь, как сбежал? Да очень просто. В контролерах там у нас один лопушок из новеньких ходил, так вот я и дождался, когда он у нашей столярки дежурил. Опилки и стружку мы вывозили за зону. Ну, ребята машину нагружать стали, я и нырнул под опилки. А потом уже дай бог ноги. В первом же поселке достал вот эту одежонку — и на железку…
— И что… давно в Одессе? — пытаясь удержать неизвестно откуда появившуюся дрожь, спросила Лисицкая.
— Вторую ночь.
— А ночевал где?
Монгол прищурился, отпил полрюмки коньяка, сказал, кривясь в усмешке:
— У тебя на даче.
— Что-о-о? — Лицо Ирины Михайловны вытянулось, глаза округлились, она привстала на стуле, и вдруг ее словно прорвало: — Да ты что, сдурел?! Ты же меня погубишь к чертовой матери!
Но от этой ее вспышки Монгол стал еще спокойнее, только глаза нехорошо сузились.
— Не боись, старая, — сказал он, хищно раздувая крылья ноздрей. — Только должен предупредить: можешь спать спокойно до тех пор, пока я на воле, зацапают — пощады не жди, заложу по всей форме. Так что, думаю, в твоих интересах дать мне надежную крышу.
Он отпил глоток коньяка, затянулся второй сигаретой, сказал, выпуская клуб дыма:
— Ну, дак что это мы обо мне да обо мне. Давай-ка ближе к делу.
— У меня нет наличных денег.
— Врешь!
— Пойди проверь.
Монгол изучающе посмотрел на Лисицкую, спокойно докурил сигарету, спросил, тяжело посмотрев ей в глаза:
— Так как же мы разойдемся?
Ирина Михайловна помолчала, обдумывая созревший план, докурила сигарету, сказала сквозь зубы:
— Не волнуйся, свое получишь.
— Но, но, — угрожающе процедил Монгол.
— Монету получишь, — торопливо добавила Ирина Михайловна, пытаясь сгладить резкость.
— Валюта?
— Нет, рыжевье.[2]
— Царские?
— Да. Червонцы.
— И сколько? — спросил Монгол подозрительно.
— На многие лета безбедной жизни хватит.
Услышав эти слова, Монгол облегченно вздохнул, расслабился, сказал на выдохе:
— Заметано.
Лисицкая, внимательно следившая за его реакцией, тоже облегченно вздохнула и, набирая тон хозяйки положения, добавила:
— Однако рыжевье надо еще продать, и половина моя.
— Лады, — почти не задумываясь, сказал Приходько и тут же спохватился: — А покупатель-то есть?
— Есть. Но разговор будешь вести ты, якобы рыжевье твое. Я с ним никаких дел иметь не хочу, а тебе-то что… один черт в бегах. — Ирина Михайловна прикрыла глаза, чтобы не выдать радостного блеска — не так уж она много и потеряет на этом.
— Лады-ы… — Монгол потер руки в предвкушении хорошего куша, согласно кивнул головой и вдруг спросил неожиданно робко: — А у тебя… остаться можно?
— Нет, — словно отрезала Лисицкая. И уже мягче: — Нельзя тебе здесь оставаться, мало ли кто ко мне может прийти. — Потом, видимо, сжалившись над своим бывшим любовником, добавила: — Я сейчас вызову Кольку Парфенова с машиной, скажу, чтобы Лариску захватил и вас обоих ко мне на дачу отвез.
— Это какую Лариску? — не понял Монгол. — Из парикмахерской?
— Во-во, ее самую.
Уже поздно ночью, оставшись одна, Ирина Михайловна позвонила Часовщикову. К телефону долго никто не подходил, наконец трубку сняли, послышался недовольный голос разбуженного среди ночи человека:
— Кого еще надо?
Лисицкая усмехнулась, представив заспанное, вечно недовольное, обрюзгшее лицо этого барыги, который наживал на скупке и перепродаже такие проценты, что… «Хоть бы жил по-человечески, а то ходит как последний одесский бич», — с ненавистью подумала она, но тут же взяла себя в руки, сказала, прикрывая трубку рукой:
— Не узнаете, Арон Маркович?
Часовщиков, поднаторевший на телефонных разговорах и имевший колоссальную память на голоса, тут же сориентировался, его дребезжащий дискант сменился бархатным баритоном:
— Ирина Михайловна, голубушка?
— Она самая.
— Чем радовать будете?
— Всплыл отличный товар.
И тут же вопрос. Но в голосе уже не было той обволакивающей бархатности, а что-то хищническое, словно клекот орла-стервятника, донеслось из трубки:
— Какой?
— То, что вы просили.
— Товар ваш?
— Нет.
Какую-то долю секунды трубка молчала, затем послышалось осторожное:
— Человек надежный?
— Вполне.
На другом конце провода облегченно вздохнули и тут же с жадностью спросили:
— Много?
— Очень.
— Прекрасно! Когда можно посмотреть товар?
Лисицкая помолчала, обдумывая, на какое время лучше всего назначить встречу, сказала:
— В девять вечера вас устроит?
— Даже очень, — ответил Часовщиков и тут же добавил: — Надеюсь, дорогуша, вы пришлете за мной машину? Бедному и совсем старому Арону так трудно ездить на этих проклятых трамваях, а такси, сами знаете, обдерут как липку.
— Пришлю, — нехотя согласилась Лисицкая, поражаясь жадности Часовщикова. «Идиот, для чего ему столько денег надо?» — подумала она и усмехнулась, представив себе это вечно обросшее седой щетиной, с обвислыми щеками лицо, когда вскроется вся эта многотысячная фальшивка. Главное, что она здесь ни при чем.
VI
Водитель объявил остановку, троллейбус замедлил ход, разморенные жарой пассажиры лениво поплелись к выходу. Взглянув на часы, вместе со всеми вышел и Пашко, до начала оперативки оставалось более часа, и Саша решил дойти до «Березки», где работал Корякин. Его поездка в Аркадию, где якобы раньше трудился Корякин, дала много ценного, и теперь ему хотелось в свободной обстановке посмотреть на парня и попытаться понять, что же толкнуло его в мир спекуляции и наживы. По всем данным было видно, что это не случайное падение — Александр Корякин шел к своей цели настойчиво и упрямо, опускаясь все ниже и ниже.
