Реджинальд Кофмен - На острове Колибрия
Несмотря на всю необузданность молодого человека и его неудобные выходки, Доббинс питал к Билли самые теплые чувства. Он считал (совершенно ошибочно), что Билли представляет собой копию его самого в молодости. Так или иначе, Доббинс не любил вмешательства посторонних в свои дела.
– Что вы имеете против мистера Копперсвейта? – спросил он.
Улыбка поблекла на лице графа. Дипломатическая непроницаемость на миг испарилась, осталось только смущение.
– Стоит ли говорить об этом, даже так неофициально?
– Мистер Копперсвейт – сын одного из лучших людей, когда-либо посылавшихся нами за границу.
– Я это отлично знаю.
– И он сам – исключительно способный юноша. – Доббинс подумал о том, как Билли устроил комбинацию с «Объединенной прессой», и не без горечи повторил: – Исклю-чи-тельно способный!
– Не сомневаюсь, – сказал граф Ласковац.
– Так что же? – спросил Доббинс. Посетитель положил смуглую руку на то место, где
у него билось сердце – если у него таковое было.
– Я вполне согласен с данной ему характеристикой. И все-таки я спрашиваю вас: стоит ли нам говорить о том, что я могу иметь против него?
– Если вы вообще хотите говорить со мной о моем назначении, то это совершенно необходимо.
– Однако, – смущение колибрийского дипломата, видимо, возрастало, – вы должны и сами знать, в чем дело. Он был у вас вчера вечером и не мог не рассказать вам. Да? Нет?
Итак, иностранный шпион посмел проследить его, Доббинса, знакомого до его квартиры! Вот она, жизнь дипломата! Узнав о таком факте, американский представитель принял еще более сухой тон:
– Я действительно видел мистера Копперсвейта вчера вечером, и довольно поздно, но он мне ничего не сказал. – В этом он немного погрешил против истины, но оскорбленное достоинство Доббинса помогло ему побороть себя. – Он не сказал мне ничего такого, что могло бы повлиять на меня в смысле моего отношения к… гм… обсуждаемому нами вопросу.
Черные глаза колибрийца встретились с глазами американца. Вместо смущения в них мелькало теперь нечто похожее на вызов.
– Вы настаиваете, сэр, на том, что вы сказали?
«Куда это он теперь метит? Потасовка в колибрийском ресторане не может ведь оправдать…»
– Да, настаиваю, – сказал Доббинс, – настаиваю!
От гнева ему изменил голос; он не мог бы произнести эту фразу тише во время венчания. Это еще больше увеличило его раздражение.
Но на графа его шепот произвел иное действие. В его черных глазах блеснул луч надежды. Мигать – это ниже достоинства государственного деятеля; но, может быть, граф Ласковац страдал нервным тиком, который вызывал иногда подергивание век его правого глаза? Ноздри его раздулись еще шире.
– Мне кажется, я понял вас, – закивал головой посетитель.
Бедняга не чувствовал, что из огня попадает в полымя.
– Говорите же, – проворчал Доббинс.
Граф оглянулся кругом, как будто желая удостовериться, что в библиотеке нет никого кроме них двоих. Он наклонился к Доббинсу, и на его лице опять заиграла та двусмысленная улыбка, которую Доббинс все время не мог разгадать. Они сидели в глубоких креслах, друг против друга.
– Позвольте вам сказать, – начал Ласковац, – позвольте вам сказать совершенно неофициально, что климат Колибрии отличается влажностью, нездоровой для лиц, привычных к климату Нью-Йорка. – Он многозначительно похлопал по тщательно выутюженной складке брюк на правом колене Доббинса. – И, скажем далее, поэтому… о, я понимаю вас, хитрых американцев: будет ведь компенсация!… поэтому вы решили отклонить столь лестное предложение вашего президента. Итак – мы ведь говорим совершенно неофициально. Нет? Да?
Фредерик Доббинс терпеть не мог, чтобы к нему кто-нибудь прикасался, особенно чужой; а между тем коричневый указательный палец графа все еще постукивал его по коленке. Доббинс встал.
– Компенсация? – резким голосом переспросил он. – Что вы хотите этим сказать?
Увы, бедный Ласковац мало прожил в Америке. Он все еще думал, что «понимает» Доббинса, и – все еще ошибался. Он широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
– Любое возмещение, – сказал он, – в разумных пределах. Нет? Да? Как полагается между джентльменами! Идет?
То, что за этим последовало, послужило колибрийцу уроком в области англо-саксонской дипломатии, которым он в дальнейшем мог пользоваться во время своей долгой и полезной карьеры. Доббинс подошел к двери и распахнул ее.
– Наконец-то, – сказал он, – я понял вас! Вы осмелились предлагать мне взятку и вмешиваться в действия президента Соединенных Штатов Америки. Граф Ласковац, считаясь с тем, что вы – иностранец и можете не знать наших обычаев, я не доложу о происшедшем, но я тут же заявляю вам раз навсегда, что я решил принять предложение президента и что я беру с собой в Колибрию, в качестве атташе миссии, мистера Вильяма Ванастрена Копперсвейта. А теперь уходите!
Он не счел нужным сообщить Билли, что он слышал из ванной, – несмотря на свое отрицание этого, – как молодой человек сообщал «Объединенной прессе» ни на чем не основанные сведения для заметки.
Глава VII. Прекрасная дама
Итак, они отправились в Колибрию.
Пришлось преодолеть еще некоторые затруднения, но мистер Вильям Ванастрен Копперсвейт, для которого судьба предназначала эти затруднения, был избавлен от них. Когда Билли сталкивался с затруднением, он просто заворачивал его в аккуратный пакет и с вежливым поклоном передавал своему крестному. Доббинс, убедившись, что на нем лежит патриотический долг, теперь уже только радовался, когда нужно было преодолевать препятствия.
Так Вильям получил свою должность, так они отплыли и так достигли благополучно островного королевства, которое его граждане любят называть, – правильно или нет, не входит в задачи настоящего повествования, – Англией Средиземного моря. До сих пор все шло вполне гладко, и только на почве Колибрии для наших друзей снова начались осложнения.
Здание Национальной оперы во Влофе представляет собой удачное подражание дрезденскому Гофтеатру. Оно было построено в 1895 году покойным Григорием VII, которого называли покровителем колибрийских искусств. Театр стоит на западной стороне площади Святого Иоанна Дамаскина лицом к прекрасному византийскому собору, посвященному имени того же псалмопевца, покровителя маленькой страны. В первый же вечер прибытия американского представителя к месту его службы Билли Копперсвейт потащил своего шефа в этот театр на представление «Тоски».
– Но я уже двадцать раз слышал «Тоску», – отказывался Доббинс.
Он готов был двигать горы для своего крестника, но сначала всегда должен был возражать. Кроме того, он хотел посвятить этот вечер расстановке своего тщательно перевезенного музея носов.
