Зоя Журавлева - Искатель. 1966. Выпуск №6
«Точно», — подумал Сурин. И снова провел по старой раме рукой. Бережно. Как проводил по живому ЯЗу. И рука снова стала красной. Еще Сурин подумал, что вот почему-то не смог поехать сюда без старого кумгана с отбитым носиком. Целый вечер ползал в кладовке, пока отыскал. С женой даже поругался: куда девала? Будто кумган, как человек, тоже имел свое право непременно побывать еще раз на сорок первом километре.
Шукат приехал за Суриным уже в сумерках. Задержался. Слегка соснул после обеда: пока разгружался. И вообще, честно говоря, не шибко спешил. Пусть старый еж вволю насидится на солнце, если за тем потащился из Ашхабада в центр Каракумии. Чтобы обнять ржавую раму, лично Шукат не сделал бы и шести шагов. Чего мозги компостировать?..
Сурин сидел на раме, как показалось Шукату, все в той же позе. Это уж слишком! Даже не взглянул на часы, не удивился, что поздно.
— Карета готова, — развязно сказал Шукат. Он чувствовал себя несколько смущенным. Даже, пожалуй, сбитым с толку. Во всяком случае, на сей раз он сам воздержался от разговора. Ехали молча.
Пока добрались до колодца, совсем стемнело.
— Урочище Бузлыджа, что-то вроде — «Соленый лед» по-русски, двести километров от Ашхабада, — любезно представил Шукат темноту. — Имеет почти готовый колодец и водосборную площадку в проекте.
Если бы не воспоминания, Сурина бы заинтересовало урочище Бузлыджа в новом своем виде. Дело в общем простое: берется гектар сухейшей пустыни, выравнивается бульдозером, бетонируется с уклоном к сардобам — огромным подземным резервуарам для будущей воды, — и площадка готова. Гектар каракумских дождей, собранных воедино, позволяет, оказывается, поить мощное стадо овец. И для колодца площадка большое подспорье. Ибо колодцы в пустыне нужно расходовать бережно, чтобы не пострадал водяной дебет-кредит…
Но Сурин просто увидел деревянный дом посреди пустыни, крохотную пристройку электрика, где тарахтел движок, бетонный сруб колодца невдалеке, доски, гравий, сгруженный Шукатом, и длинный навес, под которым была столовая. И еще увидел цистерну в сторонке. На цистерне каким-то чудом держалась кровать. На кровати лежал человек, задумчиво шевеля босыми ногами, и курил прямо в небо.
— Дизелист, — кивнул на него Шукат. — Фаланг опасается, вон как устроился…
— Верное дело, без прокола, — усмехнулся Сурин, подивившись хитрости дизелиста.
Тут к ЗИЛу высыпала вся бригада, ибо новый человек — подарок в пустыне. Сурина затормошили, забросали именами, Знакомясь, потащили в дом. Почти весь дом занимали просторные нары на коллектив, устланные даже с некоторым кокетством цветными одеялами. В углу стоял узкий стол, крепкий, как сруб. У стола сидел крепкий, мосластый дядя в засученных брюках, и больше ни в чем, со шрамом через всю грудь. Он деловито стриг простыню, что-то из нее выкраивая. Когда поворачивался спиной к свету, между лопатками тоже проступал шрам. Еще длиннее, чем на груди. Оставила след разрывная, навылет…
— Занавесочки сносились, — певуче объяснил закройщик Сурину, откладывая ножницы, — хата вид потеряла.
Бригада в урочище Бузлыджа небольшая — одиннадцать человек. Они все, кроме дизелиста, который — новый и пока боится фаланг, давно работали вместе и сжились, как одна семья. Собственно, это и была наполовину семья, потому что бригадир, самый щуплый и невидный из всех, имел тут при себе двух сыновей, родного брата и лучшего друга, с которым партизанил еще в сорок втором. Этот друг и стриг сейчас простыню. Такая бригада способна перепахать все Каракумы и достать земное ядро через колодец.
— Жалко, младшего проводили, — сказал бригадир, освещаясь улыбкой. — Ревел парень…
— Куда проводили? — не понял Сурин.
— Домой, в Ашхабад, — объяснил бригадир. — В третий ходит, учиться же надо. А он ревет…
— С шести лет с папкой в песках, — засмеялся старший сын, такой рослый да крепкий, даже сразу не верилось, что бригадиров сын. — Заревешь!
— А сам-то? — закричали ему. — А сам?
— Чего сам? — засмеялся старший. — Сам — совершеннолетний, двадцать четыре стукнуло, восемь классов закончил…
Потом Сурина дружно кормили. Поставили ему борщ — украинский, наваристый! Кашу-гречу, ложкой не проворотишь! Миску кумыса, кисель, чайник литров на десять, хлеба наложили гору — ешь!
— Ой, гренки забыл! — крикнул курчавый парень, который больше всех хлопотал. Имя у него было Рахим, но все почему-то звали его Николаем. Он убежал под навес и притащил еще сковороду, здоровенную чугунку, которая стреляла жиром.
— Хватит, — взмолился Сурин.
— Невкусно? — огорчился Рахим-Николай.
— Не верблюд же, — засмеялся Сурин, наваливаясь на борщ. И спросил, чтобы сделать парню приятное: — Давно поваром?
— Не, мы по очереди, — объяснил Николай-Рахим. — У меня вообще-то четыре профессии: каменщик, штукатур, маляр, плотник…
— А ты не хвались перед человеком, — сказал бригадир. — Когда на электрика освоишь?
— Гони сразу на директора треста, — сказал партизан с ножницами.
— На главного инженера! — закричали вокруг. — На ночного сторожа!
В этой бригаде было тепло. Если люди заодно, с ними всегда тепло, хоть какой градус на улице. Сурин немножко осовел от еды, от этого длинного, полного прошлым дня. И сейчас ему было хорошо в настоящем, в дощатом домике посреди пустыни.
Но когда стали укладываться, он наотрез отказался от комнаты. Он лучше на воздухе. В кузове прямо. Давно не было ночи в кузове, забыл уже когда. Поняли. Не стали настаивать.
Улеглись, вздыбив цветные одеяла. Шукат — с краю на нарах. Но спать никому не хотелось, и бригадир скомандовал:
— Руби свет, Николай! Будем сумерничать…
В темноте Сурин пристроился у кого-то в ногах. Было удобно сидеть, привалившись к стене, и чуть-чуть кружилась голова. Разговор шел неторопливый, с подначкой и перепадами, как всегда, когда все переговорено, когда все свои. И еще оживляло, конечно, присутствие нового человека. Сурина ни о чем не расспрашивали. Видели, что не надо. Да и Шукат говорил, как ехали.
Просто смеялись над Николаем-Рахимом: в газировщицу парень влюбился, на перекрестке возле аэропорта, в Ашхабаде. Каждый раз по ведру самой дорогой воды хлещет, а она, шельма, только глазами стрижет да звенит красными бусами. Смеялся и сам Рахим-Николай, объяснял Сурину: «Уж замужем, опоздал!»
И как-то без перехода вдруг загрустили. Вспомнили парня, которого недавно засыпало. Черт его знает, как песок прорвало. Так и потек. Моментное дело, а человека нет. Веселый был парень, заводной, за всякую птицу лучше птицы кричал, кого захочет — изобразит, как пришьет. Начальство даже побаивалось его на сцену пускать на вечерах: покажет кого, так к тому и прилипнет…
