Николай Северин - Сын Олонга
Глаза окружающих сверлили дремавшего шамана, который должен лететь к Эрлику — главе злых духов, живущему в «нутре», где топится земля. Послышался звон колокольчиков и бубенчиков. Шаман надевал шубу. Надев разукрашенную оленью шубу, шаман подвинул причудливую шапку, сделанную из рысьих лапок и украшенную перьями горного беркута. На спине шубы рядами подвешены колокольчики, на рукавах бубенчики, а вокруг пояса какие-то железки, разноцветные ленточки и кожицы высушенных змей. Шаман сел. Втянул голову в плечи и, закрывая лицо бубном, загудел ветровым шумом.
Голос шамана повышался, бубен звенел. Старуха подбрасывала в костер вереск, можжевельные ягоды и душистые травы. От дыма, от густого человеческого дыхания — трудно дышать. Гортанный голос шамана лопнул. Чодон привскочил, размахивая бубном, закружился в дикой пляске, метаясь по аилу, привскочил над костром и запел песню о том, что он летит над горами:
Гора большая Бобыгран уперлась ледяными коровьими титьками в небо… Смотри, Чодона, друга своего, пургой не засыпай, тебе дары несу…
По стенке аила стояло семь дуплянок.
Бегая около них с бубном, шаман чашкой зачерпывал из дуплянок и, плеская капли в огонь, выпивал араку на бегу.
Шаман перелетает с одной горной вершины на другую, здоровается с ледниками, беседует с водопадами и горными ручьями. В каждом ущелье, у каждого горного озера, реки, речки, водопада свои ээзи — хозяин; Чодон кланяется ему, брызжет аракой и просит дать благополучие на скот, на детей аила Олонга.
Дальше поет шаман, дальше летит в песне.
Черна тайга алтайская, круты берега Алтын-кол[26]. Высока голова Алтын-ту[27].
Шаман отскочил, упал на четвереньки, вытягивая голову вперед, зарычал по-медвежьи: это медведь нападает на него. Припадая на калено, он целится из бубна. Точно из винтовки щелкнул. Бросив бубен, он закатался раненым медведем. Катался долго, попадая шапкой в огонь. Сидящие вблизи оттаскивали его за ноги. Лицо в саже. С Алтын-горы увидел он желтую степь, через которую не пролетает сорока. Из желтой степи летит шаман в красную степь, через которую ворон не пролетал. В красной степи кишмя кишат змеи. Песня прерывается шипением змей. Изо рта шамана вылетает желтая слюнявая пена. Скрючив пальцы в лапы хищника, оскалив зубы к издавая глухое ворчание, шаман падает к костру, лязгает зубами о лежащие камни.
Все в аиле поднялись, только ребятишки, трясясь в страхе, припали за костром.
Скучная дорога в красной степи, и Чодон, друг богов Хана-Алтая, крикнул сидящим, чтобы пели песню.
Тихо, заунывно застонала в аиле песня — грустная, лесная, алтайская. Шаман поставил бубен, сел на него и, как на коне, проезжая степь, качался в такт песне.
За красной, степью, в ущельях, край земли то сходится то расходится с краем неба, и шаман, выжидаючи, напружинился и сделал прыжок через костер. Завизжал парень, которому он вскочил на ногу.
Шаман песней радостно рассказывал, что ему удалось благополучно проскочить через опасное место, где земля сходится с небом: тут лежат кучи костей раздавленных шаманов и их лошадей. По земной трубе спускается шаман к обиталищу Эрлика.
На острове жидкой глины, омываемом девятью реками из человеческих слез, стоит железный дворец Эрлика. Он населен рабами — человеческими душами; через реки протянуты мосты из одного конского волоса, и всякий беглец срывается в воду, и течение снова прибивает его к владениям Эрлика. На заре красного вечера пьет легочную кровь Эрлик, ездит на чудовищном быке со змеей, вместо плетки, в руках.
Шаман, вытянувшись на носках, осторожно балансируя, плывет по аилу. Не оборвались девять волосков! За мостами встречаются девять мохнатых, вертлявых дочерей Эрлика. Они зовут шамана, хватают за руки. Он, отбиваясь, закружился в вихре; развеваются полы священной одежды, навешанные жгуты, поясные ленточки; от быстрого кружения пламя пригнулось и, когда шаман закружился вблизи, костер потух.
Никто в аиле не шевельнулся, точно не было людей, и когда за аилом залаяла собака, все сидящие воображали, что на шамана набрасываются сторожевые псы Эрлика. Отбившись звоном колокольчиков и бубном от собак, замолк шаман, но скалы, лес собачьим эхом откликнулись заунывной дикой песне. Слуги Эрлика били Чодона, не пуская его во дворец; простонал протяжно Чодон, отбиваясь от них. Эрлик подул бурей на шамана, и тот, опрокидывая седла, сумы, выскочил из аила; но тихонько стуча, униженно просясь, с ласкающими словами он на животе полз в аил. Грозно встречал его Эрлик.
— Птицы пернатые сюда не залетают, когтистые звери не заходят, как же ты, черный вонючий жук, попал сюда?!
— Я Чодон, друг богов Хана-Алтая, из сеока Мундас. Отец мой известный тебе кам[28] Таганай…
Черпает Чодон из бочек дуплянок арачки, подносит и плещет на берестяную куколку Эрлика, висящую за костром на веревочке. Эрлик, пьянея, добреет. Просит шаман благополучие стадам, роду аила Олонга и здоровье сыну Кайралу.
Говорит Чодон старой Тохтыш:
— Будет Кайрал долго жить, скота водить и зверя лесного бить!..
Колченогая старуха раздула костер. Заговорили, точно проснувшиеся от сна, люди.
Чодон протирал пьяные, мутные от араки — алтайского самогона — глаза и на вопрос: «Хорошо ли спутешествовал?» отвечал: «Хорошо».
Ему помогли стащить шубу, а рубашку, выжимая от пота, крутили двое.
Женщины разливали из дуплянок в чашки араку для угощения гостей. Чадил костер, дымились трубки, и тяжелый запах араки, смешанный с испариной, вился в аиле.
При запахе арачки все оживились. После двух круговых чашек, утомленные от камлания, захмелели, запели песни.
Вдруг, заглушая пьяные песни, пронзительно закричала Тохтыш над Кайралом. Бросились гости к задохнувшемуся в чадном дыму больному ребенку… Мать, держа трупик, завыла. Колченогая старуха схватила сверток бараньих шкурок и вытащила на улицу задыхающегося в плаче второго сына Тохтыш — Иткодена.
ГЛАВА V
ЗОЛОТАЯ ДОБЫЧА
Три лета кочевала Тохтыш без мужа.
Месяцы кочевники считают по порошам, по ветрам, по жеребке кобыл, по бурундучьему свисту, по реву марала. В кандычном месяце откочевала обратно Тохтыш в Чулышманские нагорья. У горных ключей поставила аил. Цвели травы, жирели бараны. Сочно доились коровы. Лоснились сверкающим волосом кони. В прозрачном воздухе за сотни верст синели снежные горы.
Привольно скоту, легко дышится человеку свежей прелью медовых цветений.
