Владимир Акимов - Поединок. Выпуск 9
— Что ты все молчишь, Мишенька? — продолжала женщина. — Скажи… хоть что-нибудь, скажи…
— Мишенька… скажи… — поморщился Смолин. — Давай, тетя Лиза, прощаться.
— Давай… конечно, давай… — заторопилась она и протянула ему синюю косынку. — Вот, возьми, Мишенька… Это матери твоей… Возьми на память… — она все тянула руку, но Мишка ответно свою не протянул, и косынка, выпав из ее пальцев, медленно опустилась на холодный бетон платформы.
— Я как лучше, Мишенька… — совсем растерялась тетя Лиза, глядя на ярко-синий шевелящийся под ветром комок. Глаза ее влажно заблестели.
Смолин тоскливо глядел по сторонам: так же шумели вокруг провожатые и провожаемые, строился военный оркестр, покрикивал тепловоз, бежавший от запасных путей.
Ветер приподнял платок и бросил на масляно блестевшие рельсы. Тетя Лиза медленно закрыла лицо руками…
Внезапно закричали люди. Плакавшая тетя Лиза отняла руки от лица.
— Что это?! Да что случилось?! Миша! Где Миша? — и, с необыкновенной силой разведя руками людей, протиснулась к рельсам.
Тепловоз прошел. Невредимый, слегка побледневший Мишка поднялся между рельсами, взял косынку и, подняв ее, разжал пальцы.
А ветер подхватил голубой шелк, взмыл его вверх и понес маленьким кусочком голубого неба в этих блеклых осенних сумерках.
* * *— Да этого просто не может быть… — сказал майор Лесников, глядя то на листок с новыми координатами группы Смолина, то на карту. — Пусть их запеленгуют еще раз.
Связистка вышла.
Лесников, крутя по привычке чуб, пододвинул к себе бумагу с расчетами. «48 часов» было жирно подчеркнуто красным — видно, разговор с «Первым» состоялся.
Вошла связистка:
— Пеленг тот же, товарищ майор.
— Спятили они, что ли? — сердито пробормотал майор. — Немедленно свяжите меня с ними. Это ж район, закрытый для передвижений!..
* * *Пищал вызывной зуммер рации. Но на него не обращали внимания. Вездеход медленно полз по краю многометрового обрыва правая гусеница почти все время была на весу. Из-под нее густо сыпался вниз раздробленный лед, срывались пласты слежалого снега.
Смолин командовал, высунувшись по пояс из люка:
— Чуть левее, Степочка… Еще! Лево держи!..
— Куда уж левее… — бурчал Степа, с ловкостью манипулятора работая рычагами.
Левая гусеница с лязгом царапала почти отвесную ледяную стену. Пробуксовывала — тогда машина опасно съезжала вправо…
Степа, смешно выпятив нижнюю губу, сдул с носа капельку пота.
— Отдыхай! — Романцев, сидевший рядом, ухватился за рычаги.
Поменялись местами. Степа стянул шлем, отер рукавом лицо. Мокрые волосы топорщились, как после речки.
Романцев азартно работал рычагами, даже скорость умудрился прибавить. Опасный участок скоро кончился.
— Осторожней, Толя, — посоветовал Пантелеев. — За правой смотри.
— Поучи ученого, — пробормотал Романцев. — Нас тоже не в дровах нашли… Сколько в пути, командир?!
— Четыре часа тридцать семь минут… — ответил Смолин.
— Еще часика полтора, и мы в дамках…
— Осторожней! — снова повторил Пантелеев.
Машину резко качнуло, накренило — из-под правой гусеницы обрушился вниз огромный кусок льда. Вездеход чуть не половиной завис над обрывом.
Романцев, побледнев, пытался выровнять машину.
Пантелеев пришел ему на помощь, но все бесполезно: машина начала скользить боком, правая гусеница беспомощно крутилась в воздухе…
— Прыгай! — приказал Смолин. — Степа! Толька! Живо!
— Это уж ля-ля… твою… дивизию… — бормотал Романцев, всей силой давя на тормоза.
Пантелеев выпрыгнул, поскользнулся, тяжело шмякнулся всем телом.
— Покинуть машину! Ну! — Смолин рванул Романцева за шиворот. Тот бешено глянул, однако подчинился, выпрыгнул.
Вездеход все больше заваливало на правый борт.
— Прыгай! Командир! — закричал Степа. — Мишка! Прыгай! — и зажмурился.
Но мотор взревел на максимальных оборотах. Степа вытаращился в удивлении… Машину опасно качнуло, но уже в следующий миг, обдав Романцева и Пантелеева гарью из выхлопной трубы, она рванула вперед, накренившись, как на треке.
Ребята бросились следом. Орали что-то в радостном возбуждении.
Машина встала. Смолин спустился на лед. Прислонился спиной к колесу.
— Ну ты, — подходя, покрутил головой Романцев, — даешь…
— Закурить бы, — сказал Смолин, засовывая руки в карманы.
Романцев достал «Яву», вытряхнул сигарету. Смолин потянулся ртом, губами ухватил за фильтр. Романцев протянул спички.
— Зажги, — сказал Смолин.
— Ну, знаешь, — вдруг обиделся Романцев. — Ты, может, и герой, но я в услужение тебе не нанимался.
И припечатал коробок, как доминошную костяшку, к крылу вездехода.
— Чудак, — устало улыбнулся Смолин, вынул из карманов руки, протянул Романцеву — пальцы тряслись мелко и часто…
* * *Машина стояла на опушке искалеченного холодом и ветрами таежного подлеска.
Они вылезли из машины и подошли к большой заледенелой яме, по всей видимости, оставленной буровиками. Вокруг ямы натоптано, черно-красные пятна крови, кое-где закиданные снегом, но не до конца, в спешке. Сняли поясные ремни.
— А он не того?.. — спросил Смолин, скрепляя ремни в одну ленту.
— Какое… — махнул рукой Пантелеев, беря один конец ремней. — Он голову-то еле подымает…
На дне ямы лежал белый медвежонок и черненькими злыми глазками поглядывал на спускающегося Пантелеева. Когда тот протянул руку, медвежонок оскалился и глухо зарычал. Тогда Пантелеев сунул медвежонку варежку. Тот тут же закусил ее и принялся с ненавистью мотать из стороны в сторону.
— Бежал небось за мамашей да свалился… А может, нарочно приманили, — рассуждал Степа, стараясь ухватить медвежонка за шиворот. — Стал кричать, мать звать… Она, конечно, пришла. А ее…
Степа выбрался, держа мишку в вытянутой руке. Обошел кровавые пятна и положил его на чистый снег. Медвежонок был так слаб, что даже сидеть не мог, завалился на бок, Но варежку не выпустил.
Степа огляделся, подошел к кривому дереву, росшему чуть в стороне от всех. Ковырнул сапогом снег — выкатились картонные гильзы.
— ТОЗ-МЦ-21-12, — сказал Степа. — Четыре патрона в магазине. Пятый в патроннике, перезаряжается ударом пороховых газов.
— Ты у нас следопыт, Степа, — сказал Романцев, оглядывая место происшествия и о чем-то размышляя. — Ты у нас, Степа, «Кожаный чулок»…
— А ты кто? — обиделся Степа.
— Не обо мне речь, — сказал Романцев. — Ты лучше скажи: сколько их было и кто они?
