Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
4
Матвеев проснулся рано. Солнце еще не взошло, и стояла светлая предрассветная пора, когда все живое — птицы, таракашки и зверьки — после ночи готовилось встречать начало дня. Где-то в стороне прокричала тихим голосом пичуга, за деревьями глуховато проржала лошадь, и снова воцарилась тишина. Потом застучал топор: кашевары уже поднялись и разбивали сухие толстые ветки саксаула, которые еще с вечера собрали в лощине.
Матвеев сел, стряхнул с рукава и фуражки песчинки. «Песок вроде бы и сыпучий, а спать на нем жестко, как на незастланных полатях, — подумал он. — Хладеет быстро. С вечера теплый, даже горяч был, а к утру совсем остыл. Земля иное дело, трава росная к утру, а земля не хладеет, на ней спать приятнее».
Рядом лежали бойцы. Спали прямо на песке, положив под себя кто шинель, кто попону. Возле ствола саксаула, под которым спал Матвеев, притаилась маленькая ящерица с белой грудкой. Подняла остренькую мордочку и черными бусинками глаз уставилась на красноармейца, полная удивления и любопытства.
— Ну, чего глаза таращишь, тварь, не видела людей? — Матвеев протянул ладонь, чтобы потрогать, погладить ее. — Будем знакомы!
От человеческого голоса ящерица вдруг мелко задрожала, и грудка из белой стала становиться синей.
— Ишь пугливая какая! — Матвеев говорил ласково. — Не бойсь, не тронем.
Но та дрожала всем телом и вдруг стала уходить в песок, словно погружаться в воду. Не успел Матвеев понять, в чем дело, как ее и след простыл, словно утонула.
— Вот диковина! — удивился красноармеец.
Он встал, подошел к тому месту, где еще недавно сидела ящерица. Ковырнул палкой. Под песком ее не было.
— Чудной край!
Матвеев осмотрелся. Сквозь саксауловые заросли просматривалось далеко. Возле костра хлопотал кашевар. Вот к нему подошел Чокан, взял в руки кусок саксаула и трахнул по стволу дерева. Толстая ветка, над которой мучился кашевар, пытаясь поперек разрубить топором, разлетелась на куски. Потом Чокан взял другую корягу и снова трахнул. Она тоже разлетелась, как трухлятина.
Матвеев протянул руку и ладонью погладил искривленный ствол саксаула, который был похож на бурую толстую змею, застывшую в причудливом танце. Постучал костяшками пальцев. Твердое, плотное дерево. «Топором не возьмешь, а стукнешь о ствол, разлетается, — подумал он. — Плотное, да хрупкое. Чудно! У нас дуб так это дуб — царь-дерево, настоящий кремень, с какой стороны ни подступи. Как ни бросай, не разлетится».
Матвеев направился к колодцу, где лежала рядом громадная выдолбленная колода, наполненная водой. Около нее, раздевшись до пояса, стоял взводный Круглов. Он черпал ладонью воду и умывался, плеская себе на грудь и спину. Матвеев стащил через голову гимнастерку и шагнул к колоде.
— С добрым утречком!
— Здравствуй! — Круглов плеснул себе на спину воду. — Фу, прямо ледяная… За ночь нахладилась! Приятно!
— Смыть пылюку никогда не мешает.
— Ты что так рано встал?
— Прогуляться немного хочу, ноги поразмять. Сидишь в седле весь день, ходить хочется. — Матвеев повесил гимнастерку на сук саксаула. — Места тут диковинные!
Но умыться Матвееву не пришлось. К долбленой колоде подбежал Токтогул, широколицый туркмен, с узкими, навыкате глазами и маленьким приплюснутым носом, похожий на китайца, тощий и высокий. Тихий и незаметный, он всегда услужливо улыбался, готовый поделиться и куском лепешки, и кружкой чаю, а сегодня словно его подменили. Токтогул зло сверкнул глазами и сжал маленькие, но крепкие, как саксаул, коричневые кулаки.
— Так не нада!.. Вода!.. Понимай твоя, тут вода!
— Ты не дури, — вступился Круглов. — Умываться солдату положено, а красноармейцу тем паче. Он чистым должен быть!
— Каракум вода мало, понимай надо! — не унимался Токтогул. — Вода пить надо, вода чай надо. Конь давай, верблюд давай, баран давай…
— Вот человек, воды жалко! — сказал Матвеев, покачав головой.
— Совсем не жалко! Пей много. А так бросай не надо… Вода, понимай твоя, олтун будет…. По-русски, выходит, золото. Золото, понимай?
— Хороший ты человек, Токтогул, но скажу тебе одно: вода это вода, жидкость пустая, а до золота ей далеко.
— Ничего твоя не понимай! — В голосе Токтогула звучало осуждение. — Олтун много — золота много, а вода нет — помирай будет… Каракум без вода помирай! Человек помирай, верблюд помирай!
— Ладно, не разводи речи, слушать скучно.
Матвеев наклонился над долбленкой, зачерпнул ладонями, отпил чуть, а потом протер лицо, шею.
— Каракумы или Маракулы, как их ни называй, нам все едино. Суворовские солдаты через Альпы прошли, а мы степи одолеем запросто! Но коль по вашему закону воды жалко на умывание, то, шут с тобой, не буду ее трогать. Перетерпится!
Матвеев натянул на себя гимнастерку, застегнул все пуговицы… Солнце вставало над дальними краями лощины, его веселые теплые лучи побежали по земле. В редкой листве деревьев подали голоса птицы, послышалось и знакомое чириканье, вроде воробьиного. «Неужто воробей и сюды забрался? — удивился Матвеев. — Вот пустая птаха, всюду расселилась!»
Но сколько он ни искал глазами среди веток саксаульника, нигде не обнаружил знакомого воробья. А чириканье слышалось. Голос шел снизу. Матвеев стал смотреть на песок и вдруг увидел несколько юрких ящериц. Они шныряли стайкой и, как воробьи, чирикали. Матвеев не поверил на своим глазам, ни ушам. Не может быть такого, чтобы тварь ползучая по-птичьему разговаривала! Но прислушался и убедился: чирикают ящерицы. Он вспугнул их, и те, извиваясь, стремглав кинулись в разные стороны, и чириканье прекратилось.
— Черт-те что! — Матвеев покачал головой.
Он пошел дальше по саксаульнику. Из невысоких колючих кустов с шумом, хлопая крыльями, вылетел филин. Птица испуганно вертела своей головой, похожей на кошачью, и ее большие страшные желтые глаза, казалось, тоже вращались.
— Тьфу, сатана! — выругался Матвеев. — Дрыхал, нечисть, после ночного разбоя и всполошился.
Матвеев шугнул птицу. Он не любил ни филинов, ни сов. Что-то неприятное было в их облике.
Он шел по саксаульнику и думал о том, что если командир разрешит, то охота в этих краях будет неплохая. Матвеев вспомнил, как видел длинноногих косуль с белыми манишками на груди, которых Токтогул назвал «сайгаками». Они мчались, как ветер, прижав рога к спине и вытянувшись в стрелу.
Матвеев остановился.
— Ба, тут был настоящий разбой!
Под молодым саксаулом валялись перья. Серые и с черно-белыми полосками. И крупные косточки. Перья, скорее всего, принадлежали сойке. А кто же ее слопал?
