Коллектив авторов - Тайны тысячелетий
В последние дни жизни тридцатисемилетний Артюр Рембо ни разу не вспомнил, что был когда-то поэтом. В своем юношеском произведении «Лето в аду», единственной книге, изданной при жизни, он, прощаясь с поэзией, писал: «Я покидаю Европу. Морской ветер сожжет мои легкие; климат далекой страны выдубит мою кожу… Я вернусь с железными руками, смуглой кожей, бешеным взглядом… У меня будет золото».
Обманутый в своих мечтаниях, Рембо умирал калекой на жалкой больничной койке, и в горячечном бреду перед ним проносились африканские видения его юношеской несбывшейся «золотой» мечты.
В марсельском госпитале, в больничной книге, записали, что скончался негоциант Рембо. Никто из окружающих не подозревал, что не стало большого поэта Артюра Рембо.
Но поэт Николай Гумилев не знал о харэрской трагедии поэта Артюра Рембо. Наблюдая за размеренной жизнью католической миссии, Гумилев не мог даже предположить, что сюда нетерпеливо вбегал Рембо, чтобы поделиться сомнениями и надеждами со своим единственным другом монсеньером Жеромом, будущим епископом Харэра и единственным учителем сына раса Мэконнына. Это известное по всей Эфиопии имя Гумилев сразу же по прибытии в Харэр заносит в дневник: «После победы Менелик поручил управление Харэром своему двоюродному брату расу Маконенну (тогдашнее написание имени — B. Л.), одному из величайших государственных людей Абиссинии».
Лишь один Мэконнын из всего императорского окружения согласился стать правителем столь отдаленной окраины, населенной непокорными мусульманами. И успешно справился с этой задачей, завоевав у населения огромной провинции авторитет не меньший, чем императорский.
Заинтересовавшись такой выдающейся личностью, Гумилев не мог не знать мнения о нем при императорском дворе, отношения к нему в Русской миссии. Все европейские путешественники и дипломаты, побывавшие в Харэре, центре пересечения караванных путей, отмечали дипломатические способности Мэконнына, его умение управлять провинцией, где жило столько племен, мусульмане и христиане. От искры национального, религиозного столкновения огонь войны мог вспыхнуть в один момент. Однажды это чуть не произошло…
Мне вспомнилась та давняя история, когда по извилистым улочкам старого Харэра я выбрался на круглую площадь и сразу заметил старую церковь. Она просто резала глаза своей чужеродностью в глухо замкнутом белыми стенами мусульманском городе. До захвата Харэра войсками Менелика там высились только минареты мечетей. Но теперь, когда в городе появились амхарцы из центральной провинции Шоа, Мэконныну пришлось задуматься о строительстве христианских храмов. Но смирятся ли с этим мусульмане? Рас не хотел применять силу, чтобы не раздувать религиозный конфликт.
Искушенный дипломат, он разрешил эту отнюдь немаловажную проблему удивительно простым, не лишенным остроумия способом.
Мэконнын пригласил на совет мусульманских старейшин и заявил, что отказывается от строительства церкви, идя им навстречу. Но так как христиане должны все же где-то общаться с Богом, то он предлагает разделить мечеть на две части: одну оставить мусульманам, другую отдать христианам из Шоа. Старейшинам ничего не осталось, как согласиться на строительство церкви.
Может быть, эта древняя церковь на площади и была тем первым храмом, возведенным хитроумным расом?
Гумилев отмечает и «удачные войны» Мэконнына. Тот расширил пределы своей провинции, возглавил авангард стотысячной императорской армии и разгромил крупный отряд итальянского экспедиционного корпуса. Этим начался разгром итальянских захватчиков, разгром, которого не знала история колониального порабощения Африки. Историческая победа под Адуа до сих пор отмечается в Эфиопии как национальный праздник.
Возможно, из уважения к Мэконныну-старшему не уклонился независимый Гумилев от встречи с его сыном Тэфэри, воспитанником монсеньера Жерома, друга Рембо. Кроме того, от Тэфэри Мэконнына, правителя Харэра, зависела выдача пропуска для дальнейшего путешествия по стране.
Встреча во дворце правителя Харэра и сцена фотографирования его с женой ярко запечатлены в дневнике Гумилева. Он достаточно ироничен в описании дома губернатора и самого Тэфэри Мэконнына, который «мягок, нерешителен и непредприимчив». Можно бы на этом и не останавливаться, если бы не одно обстоятельство, до сих пор никем не отмеченное. Гумилев встретился в Харэре не просто с сыном Мэконнына, а с будущим регентом Заудиты, дочери Менелика II, не без помощи Тэфэри Мэконнына посаженной на трон. Может быть, осторожность правителя Харэра, остерегшегося выдать разрешение на проезд русскому путешественнику, позволила ему дождаться своего часа и стать императором Хайле Силассие I.
Вряд ли мог предвидеть такой поворот в судьбе правителя Харэра Гумилев, преподнося ему в дар — по совету знающих людей — ящик вермута.
Много неожиданных встреч, полезных и приятных, подчас забавных или огорчительных, было у Гумилева во дворцах и на улицах старого Харэра. Внимательный и доброжелательный к незнакомым нравам и обычаям, он всегда возмущался, видя несправедливый суд и узаконенное рабство.
Хотя, как отмечал А. К. Булатович, абиссинцы легко могли бы обойтись без рабов, но «на галласских окраинах рабами пользуются как земледельческой рабочей силой. Рабство очень распространено. Работорговля не прекратилась ее до сих пор, несмотря на грозный указ императора Менелика…»
К унижению человеческого достоинства Гумилев не мог оставаться равнодушным. Об этом есть пометки в его дневнике, но самое удивительное, что до сих пор жива в Эфиопии память о «гуманисте Гумилеве». В ответ на публикации об этом путешествии Гумилева в периодической печати, из далекой Африки пришло и было напечатано письмо О. Ф. Е. Абди. Вот что он пишет: «В день отъезда поэта из нашего дома (Гумилев останавливался на ночлег в доме своего проводника — В.Л. Л.) в Харэр местный землевладелец привязал своего работника за ногу к дереву. Гумилев отвязал его и привел в Дыре-Дауа…»
Старый Харэр невелик: поплутав в переплетении его улочек, я выхожу на окраину города. Слепящая глаза белая площадь с амфитеатром каменных скамей по склону холма, увенчанного мечетью. Снизу тянутся сиреневые ветви джакаранды, прикрывающие деревенскую улочку: крошечные тукули под желтыми шапками соломенных крыш. Остатки древних окраин Харэра, по которым бродил Гумилев…
Кончается тетрадка обнаруженного «Харэрского дневника» Николая Степановича Гумилева[27] но мы знаем, что его путешествие не окончилось:
«Восемь дней из Харэра я вел караван
Сквозь Черчерские дикие горы.
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы».
О продолжении путешествия по Эфиопии могли бы рассказать другие, не найденные пока тетради с записями поэта, ученого-исследователя Н. С. Гумилева. Кто знает, возможно, они лежат в чьих-либо архивах?
