Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете
— Так что он говорил вам в последнюю встречу?
Карлос похлопал прямыми ладонями по подлокотникам кресла.
— Ничего существенного. — Он колебался. — Встреча была случайной.
— Могу вам подсказать.
— Хватит! — взревел Карлос. — Меня бесит твое «вы»! Мы же два года...
— Разве?
Да, два года они дрались вместе. Обрагон помнил, как однажды в лощине их настигли каскитос[17] и рота Карлоса прикрывала отход. Его ребята и он сам яростно отстреливались до темноты и так и не дали батистовцам прорваться в лощину, и всем повстанцам удалось ночью уйти. Но сейчас на нем была маскировочная куртка, сшитая т а м, и сам он пришел о т т у д а. Тех двух лет не существовало.
Видимо, Карлос почувствовал, о чем думал в эту минуту капитан. Он обмяк, глухо проговорил:
— Конрад сказал: «Скоро встретимся в Гаване».
Обрагон улыбнулся. Про себя. На жестком лице даже не дрогнули уголки губ. «Наконец-то!» И продолжил прежним спокойным и неторопливым тоном:
— Правильно, он сказал именно это. Где встретитесь? Адрес, дата, пароль?
— Он не уточнил.
«Опять заводим канитель...»
За дверью кабинета послышались голоса и шаги. Дверь резко распахнулась. Капитан с досадой обернулся. На пороге стоял команданте.
Карлос вскочил, привычно вытянул руки по швам.
— Сиди, — бросил ему команданте и направился к Обрагону. — Салуд, Феликс! — И дружески похлопал капитана по плечам.
— Салуд, команданте!
Гость оглядел комнату. Мельком, как на одной из вещей обстановки, задержался на лице Карлоса. Прошел в угол, сел, широко расставив ноги, опершись на колени локтями и наклонив голову:
— Продолжайте.
Многолетняя жестокая работа Обрагона повлияла на его характер: сделала угрюмым и сухим. Было очень мало людей, к которым испытывал он чувства, относящиеся к сфере тонких движений души. А команданте он любил. Знал это, хотя и глубоко скрывал. Это была отцовская любовь — грубоватая, требовательная, с долей восхищения: «Каков он у меня!..» Обрагону нравилось наблюдать за ним со стороны. Большой, мужественный, с широкими покатыми плечами. Под клочковатой, вьющейся бородой — совсем еще молодое, смуглое и бледное лицо — то гневное, то воодушевленное, то по-детски доброе: мысли, интенсивно пульсирующие за этим высоким выпуклым лбом, отражаются на выражении его лица, его глаз. Непосредственность? Да. Однако, наэлектризованная энергией, напором чувств и остротой мысли, она, как электрическая искра, устанавливает контакт, передает заряд...
Одной из обязанностей Обрагона было заботиться о безопасности команданте. Капитан или его люди должны были сопровождать команданте во время его стремительных поездок по стране. Заранее никто не мог предугадать, где окажется команданте, где застанет его поздняя ночь — в сельхозкооперативе или в рабочем поселке, в горах или в хижине среди болот, в машине ли, которая будет мчать его за сотни километров на новую стройку, на митинг, в школьный городок. Обрагон видел его в первые месяцы боев в Сьерра-Маэстре, когда их была всего горстка — революционеров, начавших борьбу против диктатуры Батисты, и когда еще никто не мог предсказать их триумфальной победы. Обрагон видел его во время разгрома интервентов, высадившихся на Плайя-Хирон. Да, это была личность героическая, обладающая к тому же незаурядным талантом полководца. Теперь Феликс часто видел команданте выступающим перед сотнями тысяч людей или беседующим за дружеским столом. Видел взволнованным и задумчивым, деловитым и восторженным — и поражался тому, как в одном человеке может так полно воплотиться характер его страны и его народа. Только ли его страны? Феликс столько лет оторван от родины. Но то, что происходит теперь здесь, за тысячи и тысячи километров от его Испании, стало его родным делом, а сам он — частицей кубинского народа, с которым с первого дня, как ступил на эту землю, и до последнего своего часа готов делить и горести, и радости. Команданте был родным и ему. И по возрасту он вполне мог годиться ему в сыновья. И капитан гордился им, как своим сыном.
Но сейчас это не помешало Обрагону почувствовать досаду: команданте мешал ему работать, а капитан не любил, когда ему мешают.
Он повернулся к арестованному, попытался связать оборванную нить разговора:
— Итак, где именно вы должны были встретиться?
Карлос переводил взгляд с команданте на Обрагона и молчал.
— Где именно? — нетерпеливо повторил капитан.
— Не знаю, ничего не знаю! — воскликнул Наварра. — Я же сказал: встреча у Кордоны была случайной.
— А как дела у мистера Кордоны? — не вытерпел команданте.
— Так себе...
— Представляю! С такой компанией и такими перспективами!.. — Он брезгливо поморщился. — Зато первый. Президент совета «червей». Звучит, а?
— Возможно, он в чем-то ошибается. Но он — патриот, — хмуро отозвался арестованный.
— И притом пламенный, — кивнул команданте. — После победы революции он намекал нам, что не прочь принять на себя пост президента республики. Нет ни малейшего сомнения — если бы этот господин был назначен на пост президента, он бы тут же провозгласил себя марксистом, коммунистом.
— Ни за что!
— Ну, мы-то знаем его лучше. Больше всего на свете он любит быть на первом плане. За пост президента он заложил бы душу хоть дьяволу. Но, увы, ему не предложили пост президента. Тогда он быстренько разочаровался в революции и коммунизме и поспешил дезертировать в Соединенные Штаты. Пламенный патриот!
— Не верю! — упрямо ответил Карлос.
Команданте встал, подошел к нему, наклонился и посмотрел в лицо:
— Ну а ты на какой бы должности сторговался? Прокурора верховного суда? Или министра культуры?
Наварра выдержал взгляд, только глубже вдавился в кресло.
— Нет, не уязвленное самолюбие заставило меня...
— А что же? — Команданте смотрел все так же в упор.
— Ты знаешь меня с университета. Мы вместе выходили на демонстрации против Батисты. Два года я воевал бок о бок с тобой. Но я не знал в Сьерра-Маэстре, как далеко вы собираетесь зайти.
— А до какого переулка собирался идти ты?
— Я боролся за свободу Кубы, — с достоинством ответил Карлос.
— Ты один? — Команданте распрямился. Теперь он смотрел на Наварру сверху вниз. — Какое самопожертвование! А за что же боролись все остальные? А наш лозунг: «Свобода или смерть!»?
— Значит, одно и то же слово мы понимаем по-разному, — устало проговорил Карлос. — Сейчас ты считаешь, что завоевал свободу. Но скольких кубинцев ты лишил свободы?
