Валентина Мухина-Петринская - Встреча с неведомым (дилогия)
У меня мурашки поползли по спине, до того у нее получилось правдиво. Какая артистичность!..
Таня внимательно посмотрела на меня. Личико ее просияло. Она была довольна произведенным впечатлением,
— Хочешь, я спляшу? Только ты пой.
— Что ж петь?
— Вот так…
Девочка напела мне мотив. Кажется, я уже слышал его где-то, и это называлось «цыганочка». Пришлось петь. Да еще хлопать в ладоши. Теперь я понял, почему ее прозвали «цыганкой-молдаванкой» — не только за ее бродяжьи наклонности. Она еще не пустилась в пляс, с места не сдвинулась, а в ней уже все ходило ходуном. А потом она словно оторвалась от земли, руки раскинула — и пошло. Таня плясала, пока не выбилась из сил, тогда со смехом повалилась на землю. Теперь она уже не казалась некрасивой.
Она сказала:
— У Пелагеи Спиридоновны есть Полкан. Злой-презлой. Она держит его на цепи.
— Мы уговорились о ней не говорить.
— Правда, уговорились. Ну, пойдем к дятлу в гости. Пошли к дятлу.
— Ты не боишься ходить одна в лес? — спросил я. Таня серьезно покачала головой.
— У меня там подруги. Я не одна. Я им хлеба ношу или зернышек. Со мною некоторые звери разговаривают, когда я одна, а при людях молчат.
Вот фантазерка! Мы ходили по лесу до самого вечера. К ужину я отвел ее в детдом. Прощаясь, Таня даже побледнела.
— Ты больше не приедешь?
— Я же сказал тебе, что пока не уезжаю. Завтра утром я пойду к твоей учительнице. К тебе зайду, но с утра не жди…
Таня вдруг заплакала.
— Ты не уедешь, дядя Коля, ты еще зайдешь?
— Обязательно зайду. Не плачь.
Простившись с девочкой, я пошел устраиваться в гостиницу. Номер был хороший— двухместный. Кто-то расположился на кровати возле окна. Рядом на стуле лежали покупки.
Я умылся, лег на свою кровать, отдохнул минут двадцать и снова вскочил. Мысль о Тане не выходила у меня из головы.
Выйдя на улицу, я зашагал к школе. Таня показывала мне ее, когда мы проходили мимо. Мне повезло: в школе шел педсовет. В коридоре я поймал кого-то из учеников и попросил вызвать из учительской Светлану Викторовну.
Таниной учительнице на вид лет двадцать. Таню она учила два года. Она больше походила на чемпионку спорта, чем на учительницу младших классов в глухом лесном городке: фигура и выправка спортсменки.
Я представился и попросил уделить мне несколько минут для разговора о Тане Авессаломовой. Я думал, что она попросит меня обождать, пока кончится педсовет, но она сейчас же повела меня в пустой класс, где мы сели на парты.
— Какое впечатление произвела на вас Таня? — с живым интересом спросила учительница.
— Мне кажется, что она своеобразна. У нее очень развито чувство достоинства… Она чувствует себя в детдоме неуютно, одиноко, — сказал я. — Разве не так?
— Я понимаю эту девочку, — ответила она просто, — ей и в другом детдоме будет плохо. Она остро нуждается в ласке, внимании и домашнем уюте. Есть дети, которые прекрасно чувствуют себя в интернате, а другие переносят его болезненно. Авессаломова из числа последних. Вся беда, что у нее нет ни матери, ни отца. Ее может сделать счастливой только чудо. Чудо бескорыстной любви к чужому ребенку. Чудес я что-то не приметила.
На улице я долго стоял в нерешимости, не зная, что делать дальше. Потом пошел в гостиницу. В ушах у меня звучали последние слова учительницы. Интересно, способен ли я на любовь к чужому ребенку? Она была права, когда сказала, что Тане нужна семья, домашний уют. Бедная «цыганка-молдаванка». Дали же ей дети прозвище!
Но в Москве Таня будет еще дальше от лугов и леса… Черт бы подрал Сергея, втравившего меня в эту историю!
Удочерить мне Таню? Отец в девятнадцать лет! Да еще девочка! Хотя бы мальчишка. Чушь какая-то. Сергею хоть бы что. Живет себе, и никаких забот о сестренке. Взвалил всю ответственность на меня. «Узнай, не плохо ли ей?» Ну, узнал. А дальше что? Ну и дела!
Пока я ворчал про себя, в голове пели строки из чудесной песенки Новеллы Матвеевой:
Что же с ней, беглянкой, было,
Что же с ней, цыганкой, будет?
Все, что было, позабыла.
Все, что будет, позабудет.
Что же мне делать? Попрощаться с Таней и преспокойно ехать в Москву, изучать свою математику?
Я плохо спал. Утром пошел в детдом.
Таня понуро ждала меня у ворот. Видно, стояла так с раннего утра, то всматриваясь в конец улицы—«не иду ли, то опустив кудрявую головенку, теряя надежду. Несколько ребят стояли поодаль и так же терпеливо наблюдали за ней.
Таня так бросилась ко мне, что у меня защемило сердце.
— Я думала, ты больше не придешь… — сказала она и всхлипнула.
— Я же сказал, что приду попозднее.
— Но уже давно было попозднее. Идем скорее за угол, а то меня позовут. А мне надо сказать тебе очень важное.
— Давай спросим разрешения у воспитательницы. Таня неохотно повела меня искать воспитательницу.
Та смущенно взглянула на меня:
— Ничего не могу для вас сделать. Пелагея Спиридоновна не велела больше отпускать Авессаломову. У нас есть для свиданий специальная комната. Можете там побеседовать.
— Где же нам поговорить? — обратился я к воспитательнице.
— Идите в приемную. Таня, проведи товарища Черкасова.
Таня молча пошла впереди меня. Ей так хотелось еще раз поводить меня по лесу… В приемной — длинной неуютной комнате — мы сели на диван. Таня была очень возбуждена и подавлена одновременно. Я ее не узнавал. Какая спокойная и веселая была она в лесу.
— Дядя Коля, — воскликнула она, едва мы сели, — я всю ночь не уснула! Я думала. Я больше не могу здесь жить. Возьмите меня к себе. Я ем совсем мало. И все умею делать. Не смотрите, что я маленькая! Когда бабушка хворала, я все делала: и готовила, и стирала, и пол мыла. И сама на базар ходила. Я буду все, все вам делать. Твоя бабушка будет только отдыхать. Возьми меня с собой! Пожалуйста, возьми! Я могу спать на чердаке. Я вам совсем не помешаю, нисколько!
Таня вся тряслась. Серые глаза так потемнели, что казались черными.
— Может быть, ты хочешь к брату? Я могу ему телеграфировать. Он приедет за тобой и заберет отсюда, — нерешительно сказал я. (В конце концов это его сестра или не его?)
— Я не хочу к брату, — твердо заявила Таня. — Я хочу к тебе. Зачем мне такой брат? Никогда даже письма не написал. Кедровых орешков не прислал, а ведь в Сибири их можно собирать даром, прямо под деревом. Даже еловой шишки не прислал. Возьми меня к себе, дядя Коля! Потому что… я все равно уйду отсюда.
— Ладно, я возьму тебя к нам, — холодея, сказал я. (С самого начала я предчувствовал почему-то, что этим кончится.) С одним условием… Дай слово, что никогда не будешь расстраивать бабушку. Будешь ее слушаться?
