Джеймс Тейбор - Глубокая зона
Для управления такой яхтой явно требовалась довольно большая команда, но экипаж настолько профессионально и незаметно исполнял свои обязанности, что ей казалось, будто на судне она одна. Стюард очень точно описал погоду: день был чудесный, из тех, которые она и надеялась увидеть посреди Атлантики в это время года. Бодрящий воздух и согревающее кожу солнце идеально дополняли друг друга, а в кремовом кашемировом свитере и темно-синей ветровке ей было вполне уютно. Восхищенная и слегка взбудораженная выпитым в такую рань шампанским, Флеммер сидела как королева новой страны, глядя на белый рубец, оставляемый в темной воде гребными винтами.
На полу рядом со стулом лежала кожаная сумка цвета полированной латуни от какого-то модного итальянского дизайнера. Она достала щетку с ручкой из оникса и все расчесывала и расчесывала волосы. Положив щетку на место, вынула из сумки обрамленные фотографии родителей – кроме них, из квартиры она взяла только дорожную одежду и кошелек. Флеммер поднялась, прошла до самой кормы и, стоя в тридцати футах над водой, одну за другой бросила фотографии в бурлящий поток.
– Джоселина, – громко произнесла она, и слоги показались сладкими, как только что съеденные крупные ягоды.
Днем Эвви читала, спала и делала короткие записи в недавно заведенном дневнике в черном кожаном переплете. Ей нравилось ощущение отстраненности, возникшее на этом величественном судне, чувство невесомости во времени, ведь она ничего никому не должна. Она исследовала обширные внутренние помещения яхты, гуляла по коридорам, заглядывала в гостевые каюты, роскошный салон, библиотеку, бары и комнаты отдыха. Флеммер насчитала не меньше трех джакузи: наполненные водой, они смотрелись голубыми бриллиантами. Тут и там натыкалась на запертые двери. Никаких нескромных знаков «Не беспокоить». Заперто, и всё. Пока бродила, Эвви не встретила никого, ни единого свидетельства тому, что она здесь не одна. Лишь непрерывные вибрации от двигателей едва заметно сотрясали стальной корпус судна. Двигатели она представляла себе огромными, как автобусы, – только такие могли привести в быстрое движение это гигантское судно.
Едва проголодавшись, Эвви потребовала ужин. С наступлением темноты на прогулочной палубе стало слишком холодно, и она велела стюарду накрыть в салоне. Покрытие пола – то есть палубы, напомнила она себе при входе, – было выполнено из блестящей редкой древесины, наверное, африканской. Стены изысканного жемчужно-белого цвета. В вазах стояли свежие тюльпаны, красные розы, желтые хризантемы. За длинным столом могло уместиться человек двадцать, но накрыто было только для нее одной – во главе стола. Вместо обычных лампочек светился весь потолок, а зеркала полностью закрывали стены.
– Не желает ли мадемуазель коктейль перед ужином?
Уже третий стюард за сегодняшний день. Или это тот самый, что встречал ее, когда она взошла на борт?
– Да. – Флеммер задумалась. Чего бы выпить? – Принесите мартини, – сказала она, и стюард уже повернулся, чтобы уйти, но она его остановила: – Подождите. С двумя оливками.
– Непременно, мадемуазель.
Через две минуты он возник снова, в белых перчатках и с серебряным подносом.
– У меня вопрос, – сказала Эвви, когда он поставил перед ней бокал на высокой ножке.
– Да, мадемуазель?
– Где мы сейчас? Я имею в виду, сколько еще до места назначения?
Стюард посмотрел на нее так, будто она, сама того не желая, выдала нечто забавное.
– Мы почти преодолели полпути, мадемуазель.
Он чуть заметно поклонился и ушел.
Холодным напитком обожгло губы. Флеммер никогда не пробовала мартини и сейчас не могла решить, по душе он ей или нет. Можжевеловый аромат ей нравился, и после нескольких первых глотков по телу разлилось приятное тепло. Однако напиток как-то странно подействовал на горло: оно напряглось и слегка онемело. От все прибывающего тепла вскоре стало жарко, однако, не успев и глазом моргнуть, она допила коктейль и заказала новый.
Тошнота подступила, когда второй бокал был опустошен наполовину. Голову пронзило резкой болью, словно во лбу что-то взорвалось. Желудок заходил ходуном.
Мне нужно в туалет, подумала Флеммер и попыталась встать, но не смогла. На мгновение она решила, что ей это показалось, попробовала снова – результат тот же. Открыла рот, чтобы позвать стюарда, попыталась поднять руку или крикнуть. Ничего не произошло. Она была в сознании, дышала, чувствовала ягодицами стул, ощущала на себе одежду. И все. Ее захлестнула паника. Казалось, что ее похоронили заживо.
Где же стюард? Что с ней происходит?
Четверо подошли сзади, по двое с каждой стороны. Она узнала алжирца и еще одного. Двое других ей не встречались.
Слава богу! Наверное, заметили, что у меня проблемы.
Грубо и неосторожно они подняли ее со стула. Эвви все еще ощущала боль там, где сдавили тело. Ее держали под мышки, иначе она рухнула бы, затем наклонили назад. Пятки были будто привинчены к полу. Двое подхватили под руки, двое крепко взялись за колени и щиколотки. Они не пытались трогать ее в неподобающих местах, и Эвви решила, что ее отнесут в медпункт или лазарет. Но стюарды, которые давеча кланялись ей и называли «мадемуазель», теперь волокли ее, как говяжью тушу, через те самые запертые двери по темным, провонявшим соляркой коридорам. Они не спешили и не медлили, шли молча, словно с заранее обдуманной целью. На одном из поворотов ее голова мотнулась на обмякшей шее и ударилась о стальную переборку. На некоторое время перед глазами повис красный туман. Придя в себя, Эвви поняла: ее несут не к врачу. Она вновь и вновь пыталась закричать, однако не смогла даже пискнуть.
Ее утащили к заостренному носу судна. Дружно закинули на хромированный поручень и сбросили в океан, под надвигающееся днище. При скорости яхты в шестнадцать узлов у нее не было шанса утонуть до встречи с работающими винтами.
45
Халли вырвалась на поверхность, тяжело дыша, и на мгновение подумала, что у нее галлюцинации. В прошлый раз тут стояли двое мужчин. Теперь больше.
– Buenos días, señorita[46].
Говоривший зловеще ухмылялся, обнажив неровные зубы.
На всех мужчинах были залатанные джинсы и разномастные предметы поношенного военного обмундирования, камуфляжные рубашки без рукавов, рваные соломенные шляпы, ковбойские сапоги. У каждого в руках «АК-47», в кобурах на тесьмяных поясных ремнях – пистолеты. На груди у самого высокого золотой буквой «Х» отсвечивали перекрещенные патронташи с боеприпасами, а на голове – большая красная бейсболка набекрень с огромным козырьком.
