Александр Бахвалов - Нежность к ревущему зверю
Годы не оставили в памяти ничего более близкого, чем заснеженные, залитые дождем, пышущие жаром аэродромы – уходящие за горизонт полосы шершавого бетона. Лютрову случалось бывать едва ли не во всех крупных городах страны, но, прежде чем вспомнить облик города, он вспоминал аэродром. И не только он. Когда Санину говорили, что такой-то город красив и гостеприимен, он привычно ронял:
– Хороший город. Знаю. Полоса два двести.
И уже затем принимался говорить, обстоятельно и со знанием дела, о музеях, картинах, театрах…
Рядом с воспоминаниями об аэродромах жили, как лирические отступления от главной стези жизни, картины охотничьих вылазок.
В Хабаровске знакомые ребята устроили им охоту в предгорьях Сихотэ-Алиня. Охотник-удэгеец – маленький, тонкий, неутомимый, несмотря на тяжелую болезнь почек, водил их по тайге в поисках Гималайского медведя… Охотничьи домики в лесу, морозное ночное безмолвие, огромная золотая луна за сказочными силуэтами деревьев, следы осторожных изюбров, тигра, дупло старого тополя, припудренное желтой гнилостной пылью у отверстия, – след дыхания спящего медведя. Астрахань… Неделя поздней осени, долгое тарахтенье моторки по бесконечным протокам дельты Волги, тысячные утиные стаи и укоризненные слова старого сердитого егеря:
– Ружьишко у тебя, парень, больно харчисто: гляди, в пыль утиц бьешь.
– Слышь, Лешка, – харчисто! Умеют говорить на Руси, а?.. – восхищался Санин с такой горячностью, словно его одарили чем-то.
Есть потери, которые сильнее всего напоминают о времени, о прожитом. Лютрову иногда казалось, что вся его «взрослая молодость» началась и кончилась рядом с Сергеем, как с отъездом из родного городка кончилось детство, с получением диплома летного училища – юность. Три месяца прошло после похорон друга, а он все еще не обрел прежнего душевного равновесия. Женатым, наверное, легче. Будь он женатым, ему, может быть, не стало бы так тоскливо сегодня вечером одному в своей квартире на Молодежном проспекте, и он не уехал бы на ночь глядя на этот аэродром, – в гостиницу, где живут остальные члены экипажа. Нужно двигаться, не оставаться с самим собой праздным, не копить усталость, лечить душу «терапией занятости», иначе одолеет тоска… Умница Гай-Самари придумал ему эту командировку: полеты через сутки, как правило, во второй половине дня, посадка ночью, аэродром далеко от летной базы, от бесконечных пересудов о катастрофе, куда то и дело примешивают то Боровского, то Юзефовича, один вид которого вызывает в Лютрове глухое раздражение.
2
Дорога делает кокетливый поворот, изгибаясь в плоскости, как на треке, и под светом фар проступает вздыбленный каркас моста. Боднув капотом, «Волга» проносится между пупырчатыми арками стальных пролетов. Шум мотора обрубается мелькающими по сторонам наклонными фермами.
– Ххлоп, ххлоп, ххлоп!..
По ту сторону моста начнутся разнообразные заборы финских домиков, окраина военного городка, появятся бесконечные знаки ограничения скорости, запрещения обгона, а вместе с ними замелькают свадебные стаи собак, кошки… Чаще кошки. В отличие от собачьей непосредственности они обескураживающе пугливы, и в пугливости этой не боязнь, не трусость, а диковатая скрытность, слепое недоверие ко всему, что живет вне стен хозяйского дома, – вторая натура диванных баловней. Захваченные светом, они жмутся к земле, затаиваются, чтобы в самый неподходящий момент с решительностью самоубийц броситься наперерез автомобилю.
Лютров убавил скорость и до конца опустил стекло дверцы.
Еще поворот, и на дороге в недосягаемой светом темноте вспыхивают и тлеюще блестят отражательные стекла на бортах большого грузовика. За ним полыхает костер света от фар «газика» с брезентовым верхом, у земли туманом растекается синий дымок от работающего мотора. «Газик» установили поперек обочины с умыслом осветить ямину кювета, но свет захлестывает бугор за ним, пробивается дальше, к плотной колоннаде сосен на холмистом возвышении. Кому-то не повезло с техникой.
Метнувшись в обход березовой рощи, дорога вползает на холм. В конце долгого спуска блеснула красным бензоколонка, трубно прогудел тоннель под бетонным мостом железной дороги, и начались последние километры узкой бетонки, ведущей к проходным аэродрома.
И от вида знакомых, освещенных прожектором решетчатых ворот, от встретившего машину бодрого краснолицего солдата в светлой полушубке, угадавшего «Волгу» Лютрова и оттого с веселым старанием раскрывшего одну за другой обе половины ворот; наконец, от улыбки парня, которая никак не хотела покидать его во время проверки пропуска («Мы-то с вами знаем, что это глупая игра с пропуском, – как бы говорила эта улыбка, – но такова служба, ничего не поделаешь»), – от всего этого Лютров словно бы ожил, очнулся от тяжелых видений ночной дороги. Здесь за воротами начинался мир живой и деятельный, который только и ждет рассвета, чтобы зашуметь и задвигаться.
– Сколько часов, не скажете? – спросил солдат, которому не хотелось оставаться одному, не выразив своего хорошего отношения к знакомому летчику.
– А если будешь узнавать о температуре, спросишь, сколько градусников?
Они дружно рассмеялись. Потом закурили, причем, прежде чем прикурить, солдат старательно, с тем же видом участника глупой игры огляделся.
– А у вас какое звание? – в тоне вопроса чувствовалось, что солдат задумал ответную шутку.
– Майор запаса.
– Спокойной ночи, товарищ майор! – довольный своей находчивостью, постовой отдал честь.
Утром Лютров узнал, что накануне вечером в гостиницу звонил начальник отдела летных испытаний фирмы Данилов. Интересовался делами экипажа, а когда Чернорай сказал ему, что завтра последний полет перед заменой двигателей, Данилов распорядился, чтобы после установки самолета на замену двигателей ведущий инженер Углин, бортрадист Костя Карауш и он, Лютров, прибыли на базу. А Слава Чернорай, присланный на несколько полетов – подменить заболевшего второго летчика, – должен вернуться в КБ, где он отрабатывал на тренажере навыки управления новым лайнером С-441, которому летом запланирован первый вылет.
– А нас для чего отзывают, не спросили?
– Чернорай разговаривал, а он, сам знаешь, человек военный, – улыбнулся Костя Карауш. – Начальству вопросы не задает.
Взлетели, как обычно, во второй половине дня.
Через двадцать пять минут после взлета, когда самолет вышел из зоны связи с аэродромом, Костя Карауш доложил:
– Командир, разрешили третий эшелон набирать, девять тысяч.
Его перебил Углин:
– Подождите, подождите… Командир! Алексей Сергеевич!
