Александр Барченко - Золото
— А?.. Что?.. — оторвался от своего раздумья издатель. — Вячеслав Константинович-то?.. Так, по делам заходил, насчёт векселей.
— Гм?.. Странно… Ну да не в том дело. У меня сейчас в кармане такое письмецо лежит, такие факты, что, пожалуй, нашему «генералу» не долго векселями оперировать… Не хотите ли взглянуть?
Гельбталь замялся.
— Время терпит… Я, знаете, сегодня принуждён в губернию уехать, дня на три. Так уж лучше потом.
— Почему же потом? Я пущу без вас.
— Н-нет уж… Я убедительно вас попрошу придержать… пока!
— Это что же?.. Последствия визита?
— Нет, при чём тут визит? Вот-с исправник пишет, штраф на нас наложили, и… очень серьёзный. Надо хлопотать о сложении.
— Зачем же? Разве вы не знаете, что штраф администрации создаёт репутацию газеты?
Издатель криво усмехнулся.
— Какая репутация смотря… Чтобы так репутацию составить, надобно миллионером быть, а я, извините, не миллионер!
— Вот как?.. Гм!.. Благоразумно! Хотя вас можно и за миллионера, пожалуй, принять… Судя по тому, какие у вас деньги на столе запросто валяются!
Гельбталь растерянно схватил и спрятал в ящик стола полученные от Карновского кредитки, которые он забыл даже прикрыть.
— Гм!.. Да!.. — подозрительно промычал Волынцев, наблюдая внезапно покрасневшее лицо издателя. — Крупными суммами швыряетесь, крупными… А это у вас что такое?
Волынцев потянул к себе пачку розовых акций.
— А-ах… Вот что! По-ни-маю!..
Он, расширив глаза, уставился в лицо издателя, напрасно стараясь поймать его бегающий взгляд, потом, разом побледнев от возмущения, порывисто встал и, стукая шляпой по столу, отчеканил:
— Слушайте… вы!.. Или вы сейчас скажете мне, откуда у вас эти деньги, и… и вернёте их при мне вместе с этим владельцу, или… моей ноги у вас не будет. Решайте сейчас!
Гельбталь, в свою очередь, побагровел от ненависти.
— Нет! Уж зачем же-с? — выдавил он, блестя полными бешенства глазками. — Это… зачем же-с? Мои деньги при мне и останутся. И… в своих деньгах я своему, извините, служащему отчёта не обязан давать-с!..
— Ах… так?..
Волынцев быстро направился к двери и на пороге невольно остановился. Все его мечты, мечты создать из этого злосчастного «листка» газету, осветить этот медвежий угол, мечты, которые он вынашивал вместе с Надеждой Николаевной, рушились разом по мановению этого тупого животного.
Он обернулся и, неимоверным усилием воли сдержав гнев, сказал Гельбталю:
— Иван Кузьмич! Отдайте себе отчёт, что вы делаете?.. На какой вы путь встали? С кем рвёте связи?.. Подумайте, что скажет, как посмотрит Надежда Николаевна?
Гельбталь гаденько рассмеялся:
— Надежда Николаевна? Хе-хе-хе-с!.. Разве им при их нежной натуре денежными делами можно заниматься?.. К тому же-с… Ах, простите великодушно… Я и забыл вас поздравить. Только что случайно узнал. Честь имею… Дай Бог совет да любовь!
Волынцев молча глядел на багровое, плотное, скверно ухмылявшееся лицо.
— Пра-а-а-хвост! — от всего сердца невольно вырвалось у него. Он брезгливо плюнул и хлопнул дверью.
Гельбталь на минуту остолбенел от оскорбления. Потом выскочил в контору, повалив по дороге кресло, и, чувствуя себя, как в былое время, типографским мальчишкой, обруганным старшим, задыхаясь, грозя кулаком в сторону лестницы, по которой стучали калоши Волынцева, к великому восторгу бухгалтера, прохрипел плачущим от бешенства голосом:
— Обормот!.. Химик несчастный!..
IV
Карновский, утонув в большом кожаном кресле, задумчиво покручивал ус, пристально глядя в камин, где скалили свои кровавые мордочки тлеющие угли. Звягинцев, в дорожной куртке и мягких оленьих сапогах, мерил большими шагами кабинет, старательно избегая встречаться взглядом с хозяином.
— Ничего подобного! — говорил Звягинцев, продолжая разговор. — В твой талант, скажу больше — в твой гений я не перестаю верить, но… старость берёт своё. Устал я, Вячеслав, говоря откровенно.
Карновский усмехнулся:
— Устал? И это всё, что ты мне имеешь сказать?
— Разумеется, всё.
— И экстренно покидать заимку тебя заставляет одна лишь… усталость?
Звягинцев отвернулся:
— Почему бы и не так?
Карновский долго молчал.
— Вот что, Пётр Петрович! — сказал он наконец. — Сколько лет мы знаем друг друга? Не помнишь?
— Больше тридцати, — угрюмо ответил Звягинцев.
— Да. Больше. Так вот… Не дико тебе после тридцати лет играть со мной в такую идиотскую комедию? Мальчики мы с тобой?
— Что ты хочешь сказать?
— Только то, о чём ты предпочитаешь умалчивать… Не знаю, из каких побуждений. Просто тебе тяжело вести дело со мною?
Звягинцев заморгал покрасневшими глазами, дёрнул седые усы и, решившись, выдохнул разом:
— Да!.. Тяжело!
— Почему?
— Э!.. — бывший студент отчаянно махнул рукой. — Ну, зачем ты меня мучаешь? Отлично ты меня понимаешь.
— Понимал до сих пор, но теперь отказываюсь. Ты покидаешь меня как раз в тот момент, когда предприятие развилось и наладилось, когда оно упрочилось настолько, что ему не страшны случайности.
— Вячеслав!..
— Да! Не страшны теперь, пока не сошёл снег. А потом. Ты ведь сам знаешь отлично, что мне обеспечена в апреле концессия на ветку, и тогда…
— Что же тогда?
— Тогда мы преспокойно ликвидируем дело. Пойми, ликвидируем, а не сорвём, не погубим его, а вместе с ним сотни людей!
— Быть может, ты прав, но… ну, вообрази какую-нибудь случайность. Ну, скажем, наш секрет обнаружится?
— Каким образом? Зимою мы не начинали работ, мы ограничились пробами, и ты знаешь, что пробы нам не повредили.
— Да! — с ударением сказал Звягинцев. — Я знаю, как пробы нам не повредили!
— То есть?
— То есть… То есть я застал рыжего в яме в то время, когда он солил наши пробы.
Карновский вздрогнул и заметно побледнел.
— Видел ещё кто-нибудь? — спросил он отрывисто.
— Пока нет. Но разве ты можешь поручиться, что Николай не продаст тебя за бутылку спирту, хотя бы теперь, когда в его услугах ты уже перестал нуждаться?
— Ему никто не поверит, — спокойно ответил Карновский.
— Пока. Пока не стаял снег.
— А когда он стает, мы ликвидируем дело.
— Ликвидируйте. Я не в силах. Я не могу больше ходить по острию ножа. Каждое утро я просыпаюсь с мыслью: а что, если всё уже раскрыто, если всё лопнуло, если все эти люди, судьбу которых мы связали с нашим делом, будут иметь право указать на меня как на одного из виновников их гибели?
— Ты сам одобрял мою смелость!
— Да! Смелость, но не… грязь. Извини, ради Бога! Все эти собрания акционеров, где ты принимаешь благодарности, эти инженеры, ковыряющие с учёным видом землю, посоленную беспаспортным бродягой… Где же тут смелость? В чём?..
