Александр Барченко - Золото
— Уверен. Нет, не только уверен, а даю своё честное слово! Вы слышали, Надя, чтобы я не исполнил когда-нибудь слова?..
— Я вам верю, — ответила девушка и быстрым движением бросила листок бумаги в камин. На углях вспыхнуло синее пламя. И закоробилась чёрная шкурка.
— Что вы сделали? — вскрикнул Карновский.
— Я скажу ему, что письмо отправлено, — спокойно ответила девушка.
— Но он же увидит, что в газетах нет, и пошлёт другое.
— Нет. Он страшно самолюбив. Он будет думать, что корреспонденцию забраковали, и не напомнит о ней.
Гостья направилась к двери, потом обернулась к Карновскому и сказала нерешительным, просящим детским тоном:
— Вячеслав Константинович! А теперь вы этого не можете устроить?
— Чего, Надя?
— Ну, вот этой… ликвидации?
Карновский усмехнулся:
— Не могу. Для этого необходимы деньги.
— Большие?
— Не меньше семидесяти тысяч.
— Ну а если… если вы умрёте до весны?
Карновский горько рассмеялся.
— Господи! Да меня все окончательно решили похоронить этой зимой!.. Нет, Надя, я не умру. А если бы заболел, то честно уладил всё перед смертью.
— Вы не шутите?
— Нет.
— Ну, прощайте!
Она решительно двинулась к двери.
— Постойте! — окрикнул Карновский. — Одну минуту!..
Надежда Николаевна выжидательно обернулась к нему с порога. Карновский, помолчав несколько мгновений, тихими, неверными шагами приблизился к ней и спросил сорвавшимся голосом:
— Вы меня… не любите?
Девушка-гостья испуганно отпрянула, опустила голову и, избегая его взгляда, кивнула.
— Совсем не любите? А вашего будущего мужа вы любите?
— Да! — ответила Надежда Николаевна, всё так же не поднимая головы, тем усиленно твёрдым тоном, каким говорят люди, которым удалось наконец уверить себя самих.
Карновский молча поник головой.
— Вячеслав Константинович! — тихо окликнула она, подходя ближе. — Не будем никогда говорить об этом. Я до сих пор верю вам, несмотря ни на что. Я помню, как вы приехали к нам в первый раз, такой смешной, неуклюжий. Вы были… хороший… Помните, как мы гуляли тогда? Помните? Один раз, над обрывом у Волчьей Пади, вы стали говорить мне про утёсы, там, внизу… Помните, вы говорили о том, что эти обломки слагались на страшной глубине, под страшным давлением, что они утеряли следы живой жизни, несомненно в них бывшие… Я помню все ваши слова, решительно все.
— Да! — странным, захлёбывающимся голосом почти беззвучно ответил Карновский, прикрыв рукою глаза. — Да! Помню… Там теперь лёд…
— Где?
— Холодно… лёд… — снова беззвучно повторил Карновский, словно в забытьи. — Там, на этих утёсах… Зима!..
— Замолчите! — рыдающим голосом крикнула девушка. — Замолчите! Мне страшно.
Карновский вдруг выпрямился.
— Надежда Николаевна! — сказал он сразу окрепшим, почти весёлым тоном. — Вам очень хочется, чтобы я уладил всё теперь же?
— Не-е знаю… Как хотите. Делайте, как знаете.
— Надежда Николаевна! — повторил он. — Честное слово моё, через неделю… нет, через десять дней всё будет в порядке. В полном порядке. Ни одна живая душа ничего не потеряет. А теперь прощайте. В самом деле прощайте. Вы даёте мне руку?
Он нерешительно поглядел на маленькую бледную руку, поднёс было к губам, потом выпустил сразу.
— Нет! — сказал он с добродушной иронией. — Лучше не надо. Ваша рука — собственность учителя математики, а я… спекулянт!.. Маша! Посветите на лестнице барышне.
Несколько минут он стоял неподвижно, с окаменевшим лицом, пристально глядя в камин, потом снова надавил кнопку звонка.
— Серый заложен?
— Давно, барин.
— Пусть Кирьян съездит на телеграф. Поскорей. Потом пусть распрягает!..
Карновский подошёл к письменному столу, отыскал блокнот и вывел размашистым почерком: «Петербург, Сергиевская, Прасковье Игнатьевне Шубиной. Согласен. Женюсь на Тамариной. Немедленно восемьдесят тысяч государственный банк. Вячеслав».
V
— Тебе чего надо? На минуту бы дали душу отвести!.. — рассердился исправник, заметив в дверях украшенную медалями грудь старшего городового. — Кто просит? Абрамов?.. Тьфу, чтоб тебя… Напугал!.. Я думал, кто из губернии. Что ж он ломается… Проси сюда.
Старший осторожно просунул меж портьерами наголо остриженную голову с багровым затылком и прогудел почтительным, сдержанным басом:
— Так что дозвольте вам, ваше… скродие, доложить, их благородие, господин становой пристав Абрамов, просят в управление выйти… Они из уезду… Сурьёзное дело!
— Э… ч-чёрт!..
Исправник, кряхтя, поднялся с кожаного, просиженного дивана и поплёлся в переднюю.
— Пётр Иваныч! Тащи его сюда! — крикнул городской голова, тучный водяночный мужчина с выкаченными оловянными глазами и вечно потевшей лысиной.
Исправник обернулся с порога и ответил:
— Обязательно!
— Хлопотливая должность, — вздохнул городской голова, принимаясь за блюдечко с чаем, который он не мог до сих пор отучиться пить вприкуску.
Товарищ прокурора, худощавый брюнет с подстриженными по-английски усами на бледном фатоватом лице, вскинул на нос пенсне и сказал, кривя рот в саркастическую усмешку:
— С сегодняшнего дня хлопотливость должности нашего почтенного Петра Иваныча имеет шансы значительно уменьшиться.
— Почему? — тревожно спросила из-за самовара исправничиха, подобно большинству обывателей, втайне ждавшая от прокурора постоянно какой-нибудь не совсем приятной неожиданности.
Прокурор кисло усмехнулся.
— С отъездом нашего почтенного юбиляра обязанности полиции, да и мои также, теряют значительную долю сложности.
— Это про какого же вы… юбиляра? — прохрипел голова, с неприязнью глядя на аккуратно выбритую «английскую» физиономию.
— Про кого? Очевидно, про того, кого мы с такой помпой чествовали обедом в клубе и провожали три часа тому назад… Про гения торговли и промышленности. Про господина Карновского.
— А-а! — сказал голова значительно.
А земский доктор, бородатый брюнет с ласковым голосом, спросил, поблёскивая золотыми очками:
— Это вы изволите говорить про того Карновского, на прощальном обеде которому вы с нами вместе изволили присутствовать?
— Предположим, — процедил прокурор.
— Того Карновского, с которым вы изволили сегодня, насколько я мог заметить, горячо чокаться шампанским? — продолжал доктор.
Прокурор промолчал и сжал губы в презрительную улыбку.
Городской голова засопел и сказал, подмигнув доктору:
— У Карновского, слышь, тётушка в Питере за сенатором замужем.
— А-а-а!.. — значительно протянул в свою очередь врач.
