Исай Калашников - Повести
Звонок! Наконец-то Соня. Она сказала, что выезжает утром, первым автобусом. Только положил трубку, телефон зазвенел снова.
— Лейтенант Баторов, немедленно в отдел. Сию минуту!
Он едва узнал голос Алексея Антоновича. Испуганный, встревоженный, сорвал с вешалки плащ и выскочил на улицу.
VII
Иван Зыков для своих двадцати восьми лет был, пожалуй, полноват. Круглились, румянились от полнокровья тугие щеки, на гладкой шее наметились складки, редкие светлые волосы, мягкие, ребячьи, пушистые, обрамляли голову этаким золотистым нимбом. Благодушно улыбаясь, он кружился у накрытого стола, поправлял вилки, салфетки. Ходил грузновато, твердо, на всю ступню ставя ноги в огромных ботинках, и эта поступь выдавала скрытую силу его вроде бы рыхловатого тела.
— Так где твои гости? — спросила с кухни теща.
— Мишка скоро прибежит. Остальным сейчас позвоню.
Присел на табуретку у телефонного столика, но трубку не поднял.
Все, кого надо было пригласить, — приглашены. Торопить, напоминать, возможно, не совсем удобно. Работает он тут всего третий месяц, обзавелся пока одним другом, Мишей Баторовым, остальные пока просто знакомые, Ну и что? Зовет гостей не на выпивку по какому-то заурядному случаю. Дело-то особое. Исключительное. Человек родился. Цепочка жизни, уходящая в глубину, в тьму прошлого, в которой он, Иван Зыков, одно из звеньев, через дочь потянется в будущее, в те времена, когда, возможно, всякие следователи останутся не у дел и начнут переквалифицироваться в садоводов, лесоводов и так далее. Лично он пошел бы в лесоводы. Городской человек, он, приехав сюда, волей-неволей стал часто бывать в лесу, приглядываться к его жизни и обнаружил, что жизнь — великая непознанная тайна и лес, как все живое, таит в себе множество больших и малых загадок; он изменчив, непостоянен, можно ежедневно вглядываться в травы и цветы, в хвою и листья и каждый раз открывать для себя что-то новое, удивляться бесконечному разнообразию форм строения живого и в то же время строжайшей целесообразности любой прожилки, морщинки, зазубринки на любом листе, стебле, лепестке.
Просто здорово, что он попал в этот район, А ведь не хотел ехать. Обстоятельства вынудили. Врачи настоятельно рекомендовали жене сменить климат, пожить в сельской местности. Когда он оформлял перевод, друзья не очень-то верили, что уезжает из-за жены. «Ленив ты стал, братец. А лень всегда в затишье тянет». Особой резвостью он не отличался — это верно, но работой в городе — беспокойной, порой очень трудной — дорожил, к здешней, иных масштабов, привыкает с трудом. Порой она ему кажется какой-то не настоящей. А ведь если разобраться, то чем меньше у него работы, тем лучше.
Пока Зыков неторопливо тянул бечевку своих размышлений, теща закончила все приготовления к ужину, встала в дверях немым вопросом.
— Сейчас, мать, сейчас…
В это время зазвонил телефон. Сняв трубку, он услышал хрипловатый бас прокурора района.
— Кто у телефона? Вы, Зыков?
— Я, Борис Андреевич. Добрый вечер. А мы вас ждем.
— Вечер, Зыков, не добрый. И ждешь напрасно. Совершено убийство. Так что — собирайся. Поезжай с начальником милиции. А я заберу медэксперта и выеду следом.
Слушая прокурора, Зыков с тоской покосился на празднично убранный стол, облизывая мягкие пухлые губы.
VIII
За короткое время Алексей Антонович поставил на ноги всех, кого надо, связался с городом и передал сообщение об убийстве. Он заканчивал разговор с прокурором района, когда один за другим пришли лейтенант Баторов и следователь Зыков. В коротком плаще, в ярком галстуке, лейтенант Баторов выглядел тут человеком случайным, и Алексей Антонович, не прерывая разговора с прокурором, смерил его взглядом с ног до головы, нахмурился. Сам он был одет по форме, застегнут на все пуговицы, на поясном ремне ощущал внушительную тяжесть пистолета, и все это рождало чувство собранности, подтянутости. Даже боль в ногах приутихла. Четкие действия доставляли ему удовольствие.
Пришел Володя, стал у дверей, поправил свою залихватскую кепочку. Лицо распаренное, свежее, глаза поблескивают.
— Успел?
— Порядок, Алексей Антонович. Нахлестал бока березовым веничком. Все по уму.
— Выпить, говорю, успел после бани?
— Где там! Только расположился. Пивка, правда, попробовал…
— Дыхни.
Володя боком подступил к столу, шумно дыхнул, губами правя струю воздуху себе в грудь. Алексей Антонович уловил этот маневр, рассердился.
— Иди допивай! Сам поведу машину.
— Пиво же, Алексей Антонович. Неполную кружку. Провезу, как в детской коляске по тротуару.
— Прекрати разговоры!
— Мне-то что. Мне самому даже лучше делаете. Но машина. По такой грязи ее мигом можно угробить. Кто потом с ней мучиться будет?
— Пусть с нами на заднем сиденье едет, — нашел Соломоново решение Зыков, слушавший Володю с добродушной улыбкой.
— Я своих решений не меняю!
Ему не понравилось вмешательство Зыкова и эта его улыбка. Такой случай, а он сидит и улыбается. Как можно! Сам он сейчас чувствует себя туго закрученной пружиной, и всякие шуточки ему сейчас не только не понятны — противны.
Вышли на улицу, стали садиться в машину. Баторов спохватился:
— А мой пистолет в сейфе. Ключ дома, в кителе остался. Съездим, Алексей Антонович?
— У нас нет времени раскатываться.
— У меня пистолет в кармане, — сказал Зыков, — из одного как-нибудь отстреляемся. — Хлопнул Баторова по плечу, засмеялся.
Свет фар скользнул по черным лужицам; ошметки грязи, отрываясь от колес, били по днищу автомашины; дождь косо сек по ветровому стеклу; успокоительно мерцали зеленоватые огоньки на щитке приборов. Алексей Антонович внимательно, но без излишнего напряжения вглядывался в грязную дорогу.
IX
Зыков и Баторов сидели за спиной, на заднем сиденье. Баторова одолевало любопытство.
— Где это произошло, Алексей Антонович?
— На улице. В Веру Михайловну стреляли.
— Вы знали… Веру Михайловну?
— Я тут, Баторов, знаю всех, — не без гордости сказал Алексей Антонович. — А с Миньковыми был хорошо знаком. Со Степаном Васильевичем часто вместе охотились. Вера Михайловна была радушной и гостеприимной хозяйкой.
Сказав «была», он вновь остро почувствовал величину и серьезность того, что произошло, и нетерпеливое желание как можно скорее приступить к делу.
— Кто же мог стрелять в женщину? — с ребячьей наивностью любопытствовал Баторов и, не получив ответа, принялся рассуждать:
