Густав Эмар - Морские цыгане
— О, дядюшка! — сказал Филипп, краснея. — Как вы можете предполагать что-либо подобное?
— Полно, полно, племянник! Со мной увертки бесполезны, я достаточно стар, чтобы меня можно было обмануть.
Молодой человек сделал усилие над собой.
— Вы действительно предлагаете нам отнять остров у испанцев? — спросил он резко.
— Конечно.
— Если так, выслушайте меня, дядюшка.
— Ничего другого я не желаю. Вот уже целый час я приглашаю тебя говорить.
— Это дело слишком важное, — продолжал Филипп, — его нельзя обсуждать здесь, куда всякий может войти, и притом трактирщик ненадежен; в Пор-де-Пе полно испанских шпионов, наш план будет тотчас же известен неприятелю.
— Все это очень хорошо. Вот я люблю, когда ты так говоришь.
— Сохраните ваше инкогнито, дядюшка, ваше присутствие здесь должно оставаться в тайне, а мы с Пьером послезавтра созовем наших братьев на островок Мариго.
— Почему послезавтра? Почему на островок?
— Потому что на островке никто не сможет шпионить за нами, там мы будем чувствовать себя как дома и свободно поговорим.
— Хорошо, но послезавтра будет уже поздно.
— Нужно время, чтобы предупредить наших друзей; кроме того, нам нужны достоверные сведения о состоянии обороны Тортуги.
— Правда, но кто нам доставит эти сведения?
— Я, черт возьми! Я проберусь на остров, и — можете быть уверены! — от меня ничто не ускользнет.
— Мы отправимся вместе, — с живостью сказал Пьер.
— Благодарю, но я отправлюсь один, так будет гораздо лучше, один человек всегда может спрятаться, двое же рискуют попасть в засаду.
— Как хочешь, друг.
— Ну как, решено, дядюшка?
— Да, решено, Филипп, ей-Богу, ты настоящий молодец! Теперь мне жаль, что я сердился на тебя.
— Ба-а! Забудьте об этом, дядюшка, я уж и сам не помню.
— Решено, послезавтра.
— Непременно.
— Только не дай себя убить.
— Не так я глуп! Испанцы меня не увидят.
— Что мы будем делать теперь?
— Уйдем. Становится поздно, и вам надо отдохнуть.
— Итак, ты предлагаешь мне гостеприимство, Пьер?
— Еще бы! Хорош бы я был в ином случае!
Пьер подозвал трактирщика, расплатился, и все трое встали, чтобы уйти. В ту минуту, когда они дошли до дверей, молния прорезала темноту, и страшный удар грома сотряс стекла.
— Ого!.. Это еще что такое? — спросил д'Ожерон.
— Начинается ураган, — ответил Пьер, — он собирается уже два дня. Я жалею о судах, которые пытаются пристать к берегу в подобную бурю.
— Ш-ш! — остановился вдруг Филипп, с живостью наклонив голову вперед. — Вы слышали?
— Что такое? — спросили они.
— Пушка!
— Как пушка? — вскричали они с беспокойством.
— Слушайте! Слушайте!..
Все прислушались. Прошло несколько секунд, потом дважды раздался слабый звук, в происхождении которого опытные моряки не могли ошибиться.
— Это пушка! — вскричали они.
— Погибает судно!
— Да, да, — сказал д'Ожерон, печально качая головой, — это сигнальная пушка: ветер гонит судно к берегу, и на нем знают, что погибли, но кто попытается помочь им в такую бурю?
— Я, если не найдется никого другого! — благородно вскричал Филипп.
— Мы! — повторил Пьер, спокойно снимая свое красивое вышитое платье и старательно складывая его, чтобы не испортить.
— Да вы с ума сошли, друзья мои, — увещевал их д'Ожерон, — вы двадцать раз утонете, прежде чем доберетесь до этого судна. Притом, откуда вы знаете, что это наш корабль? Это, верно, какой-нибудь испанский галион, которого прибило к берегу.
— Тем лучше, дядюшка! — весело заметил Филипп.
— Тем лучше?! Почему?
— Потому что мы его захватим, — ответил Филипп, смеясь.
Д'Ожерон, загнанный в тупик этим ответом, опустил голову, сложил руки на груди и пожал плечами. Такая смелость превосходила все, что он видел до сих пор.
— Ах, как я сожалею в эту минуту о Питриане! — воскликнул Пьер.
— Почему же, сударь? — спросил работник, внезапно появляясь в дверях.
— А! Ты здесь, мой милый? Добро пожаловать; ты, верно, колдун.
— Никак нет, но я догадывался, что буду здесь нужен, и пришел.
— И правильно сделал. С тобой и моим приятелем Филиппом, я уверен, мы преуспеем.
— Кто в этом сомневается! — просто ответил Питриан, даже не спрашивая, о чем идет речь.
— Скорее! — вскричал Филипп. — Найдем лодку.
— Это не так трудно, — весело отозвался Пьер.
Все трое, оставив д'Ожерона в дверях гостиницы, бегом бросились к берегу.
Глава V. Герцог Пеньяфлор
За месяц до начала нашего рассказа человек, старательно закутанный в толстые складки длинного плаща, ехал на сильной гнедой лошади по едва проложенной дороге от Медальина до Веракруса. Было около одиннадцати часов утра, морской ветерок спал, и жара постепенно становилась изнурительной в этой бесплодной и песчаной местности, которая окружает город и по которой всадник ехал шагом. Пристально осмотрев окрестности, всадник, успокоенный полным уединением, окружавшим его, решился снять с себя плащ и, сложив вдвое, бросить его на седло.
Тогда стало легко определить в ехавшем молодого человека лет двадцати двух, с тонкими и благородными чертами лица; его высокий лоб, черные глаза, насмешливый рот с небольшими темно-каштановыми усами придавали его овальному лицу выражение гордости, презрения и некоторой жестокости; он был высок и строен, манеры имел чрезвычайно изящные и непринужденные. Костюм из черного бархата с серебряными позументами прекрасно оттенял матовую белизну лица. Короткая шпага в серебряных ножнах доказывала, что он имел благородное происхождение, потому что одни только дворяне имели в то время право носить шпагу. Из-под шляпы из вигоневой шерсти, низкой и с широкими полями, выбивались длинные локоны черных волос, в беспорядке падавшие на плечи; ботфорты из желтой кожи с тяжелыми серебряными шпорами поднимались выше колен. Словом, это был блистательный кавалер, донжуанская внешность которого должна была нравиться сладострастным веракрускам и внушать ревность множеству мужей.
В нескольких шагах от города он снова надел свой плащ, потом проехал Гуариту и скоро достиг первых домов предместья Техерия. Впрочем, путешественник лишь ненамного углубился в это предместье; скоро его лошадь сама остановилась перед ветхим черным домом, массивная дверь любопытной резьбы которого тотчас отворилась перед ним.
Молодой человек сошел с лошади и бросил поводья пожилому слуге, который, заперев дверь, подошел к нему, сняв шляпу.
— Герцог спрашивал меня, Эстебан? — по-испански спросил молодой человек слугу.
— Два раза, граф, — почтительно ответил Эстебан.
— Он не тревожился и не сердился на мое отсутствие?
— Не сердился, но тревожился, ваше сиятельство.
— Нет ничего нового?
— Нет, ваше сиятельство; за те два дня, что продолжалось ваше отсутствие, герцог оставался взаперти в своих комнатах. Он вышел только раз, чтобы проститься с губернатором.
— Герцог едет?
— Приказано готовиться сегодня вечером, ваше сиятельство, ничего не изменилось.
— Мне ничего не приносили?
— Сегодня утром, около часа тому назад, приходил человек с двумя торговцами, которые принесли сундуки.
— Хорошо, я приведу в порядок свой костюм, потом пойду к герцогу. Доложите ему о моем возвращении, Эстебан.
Слуга поклонился, передал поводья лошади конюху и вошел в дом через черный ход, а молодой человек вошел в парадную дверь, поднялся на первый этаж, повернул ключ в двери и очутился в передней, где возле стен стояло несколько сундуков, тех, о которых говорил Эстебан. Молодой человек прошел эту комнату не останавливаясь и сошел в спальню, вероятно свою, потому что тотчас стал снимать костюм, помятый в дороге.
Он полностью переоделся и бросил последний взгляд в зеркало, когда появился Эстебан.
— Что вам нужно? — спросил он слугу.
— Герцог ждет вас, граф, в столовой, — ответил тот, кланяясь.
— Ступайте, я иду за вами, — сказал граф.
Они спустились на нижний этаж, прошли несколько комнат, богато меблированных и заполненных слугами в парадных ливреях, пеонами и конюшими, стоящими или сидящими, которые молча кланялись молодому человеку, и наконец остановились перед дверью, возле которой стояли два привратника, каждый с золотой цепью на шее. Один отворил дверь, второй приподнял портьеру и доложил:
— Граф дон Гусман де Тудела.
Граф вошел в сопровождении Эстебана, на котором ливреи не было и который казался доверенным слугой. Портьера за ними опустилась, и дверь затворилась. Комната, в которой очутился молодой человек, оказалась столовой. Два человека сидели за столом, стоящим посреди комнаты и уставленным яствами, до которых еще никто не дотрагивался. Дворецкий и двое слуг в черном ждали приказания подавать.
Из двух человек, сидевших за столом, первым был старик лет, по крайней мере, восьмидесяти; хотя его волосы и борода были ослепительной белизны, однако он был еще прям и бодр, его черные глаза были полны огня и молодости, выражение лица жестко, мрачно и печально. На нем был богатый костюм из черного бархата, вышитый серебром, а на шее — два ордена: Святого Духа и Золотого Руна. Это был герцог Пеньяфлор.
