Лев Корнешов - Зона риска
Следователь посмотрел на часы.
— Заболтались мы с вами, Андрей Павлович. Давно уже вышел лимит времени, который определила ваша строгая Людмила Григорьевна. Ну, бог даст, простит она нас.
Получилось в рифму, и Ревмир Иванович первым рассмеялся. Смеялся он искренне, от души.
— Еще несколько вопросов. Я человек более строгий, чем ваш редактор, поэтому его вопрос повторю более определенно: были ли ваши отношения с Елой Анчишкиной чисто дружескими или...
Андрей не дал закончить фразу:
— Нет! Я сказал, нет! — Нелепость подозрений привела его в ярость.
— Почему же? — Вспышка гнева не произвела на Ревмира Ивановича никакого видимого впечатления. — Вы сами говорили, что она очень симпатичный человек.
Андрей устало проговорил:
— Я другую люблю, понимаете, другую... И Ела это знала.
— Значит, ревность отпадает, — Ревмир Иванович произнес эти слова с удовлетворением, он уже давно пришел к выводу, что любовь и ревность здесь ни при чем, но все-таки надо было спросить об этом Крылова, пусть журналисту и неприятно отвечать на такие вопросы.
— Теперь, Андрей Павлович, о второй анонимке...
— Ну и дотошный человек вы, Ревмир Иванович! — с некоторым удивлением произнес Андрей.
— За то меня и держат, Андрей, хотя еще вчера пора было на пенсию.
— Вы меня как-нибудь одинаково кличьте, — попросил Крылов, — или Андрей Павлович, или просто Андрей. Второй анонимки не было. Была записка, брошенная в мой почтовый ящик...
Андрей пришел с работы, как обычно, поздно. Открыл почтовый ящик внизу, в подъезде, извлек груду газет, очередной номер «Нового времени» на английском, пакет из издательства. И только дома обратил внимание на то, что среди газет белеет конверт. Он был без штемпелей и без адреса, стандартный конверт, который можно приобрести в любом киоске «Союзпечати». В конверт вложен листок, вырванный из канцелярской книги. Под графами «порядковый номер», «приход», «расход» печатными буквами начертано:
«Многоуважаемый сэр, примите наши искренние извинения за беспокойство, которое мы причиняем вам этим посланием. Предлагаем вам немедленно прекратить совать свой журналистский нос не в свои дела, иначе вы рискуете потерять его. Надеемся, что больше не увидим вас ни в баре «Вечернем», ни на Оборонной и в пределах ее окрестностей. Будьте благоразумны и тогда примите наши уверения...»
Подписи не было. Написано грамотно, без единой ошибки. Ровненько, словно под линейку. Андрей растерянно вглядывался в строки, явно выписанные человеком не без идиотского, самодовольного юмора. Ишь ты: «надеемся»! А он и не подозревал, что кто-то все эти недели присматривается к нему, взял на заметку, «будьте благоразумны»... Жалкий пижон! Андрей скомкал бумажку, швырнул ее в корзинку у стола, куда сбрасывал клочки рукописей, отработанные вырезки из газет. Приготовил чай, включил приемник, поймал «Маяк». Передавали последние известия. Индукционные печи Кировабадского литейного завода выдали первые плавки. В счет будущей пятилетки работают экипажи земснарядов Казанского речного порта. Коллектив ордена Ленина Липецкого тракторного завода взял повышенные социалистические обязательства и выпускает машины сверх плана. Завершена реконструкция столичного стадиона «Динамо». Флагман итальянского пассажирского флота «Леонардо да Винчи» затонул в заливе Специя. Расширяются поставки Соединенными Штатами оружия в Китай и Пакистан. В Москве завтра днем температура около 20 градусов, кратковременные дожди, ветер северо-западный. В 22.40 слушайте стихотворения Тютчева, читает Михаил Царев...
Стервецы, письменные «уведомления» присылают, упражняются в парижско-нижегородском штиле. Осатанели от злобы. Решили взять на испуг. Не пройдет этот номерок, пусто-пусто. Где он, этот ультиматум из подворотни? Ага, «надеемся, что больше не увидим вас...». Странно, но почему-то не нарисовали череп и кости. Это вписалось бы в текст. Показать Мишке и Елке, они по «штилю» определят кто? Да нет, неудобно, еще смеяться будут, подумают, что испугался. В корзину «ультиматум»...
— ...И я его выбросил, это послание, потому что реликвии такого рода не храню, смотреть на них тошно, будто виноват в том, что разная дрянь существует.
— Поторопились, Андрей Павлович, — сокрушенно заметил Ревмир Иванович. — Очень хотелось бы мне ознакомиться с этим образчиком деловой переписки.
И тут Андрея осенило.
— Позвольте, Ревмир Иванович! — чуть не закричал он. — Вы-то откуда о нем знаете? Я никому не показывал «ультиматум», выбросил и с концами...
— У меня свои источники информации, — уклонился от ответа Ревмир Иванович. — Только вы в следующий раз такие послания сохраняйте.
— Следующего раза не будет, — с уверенностью заявил Андрей.
— Так уж?
— Я буду умнее, и врасплох меня по голове не стукнут.
— А я подумал, что решили, как там в записке той, «не совать свой длинный журналистский нос...».
— Плохо вы меня знаете, Ревмир Иванович. А ведь прав был наш Главный: кому-то я крепко дорожку перекрыл.
— Кажется, да.
— Откуда вам известно о записке, Ревмир Иванович? Сгораю от любопытства.
— Все потом, Андрей. Просто я хотел убедиться, что «ультиматум», как говорится, имел место.
— Он мне настроение на несколько дней испортил. Все-таки подобную корреспонденцию не каждый день получаешь.
— Любопытно, как вы поступили дальше?
— На следующий день встретился, как и договаривались раньше, с Тоней, Елкой и Мишкой. Мы гуляли по Сиреневому бульвару, шел дождь, но нам было хорошо.
В НАШЕМ ГОРОДЕ ДОЖДЬ...
Песенка была старой, полузабытой, а вот вспомнились же ясно, четко слова, зазвучала, словно пластинку запустили, мелодия: в нашем городе дождь, он идет днем и ночью... И еще: я люблю тебя очень...
Я очень тебя люблю...
Люблю тебя очень...
А дождь действительно шел ночь, день и еще вечер.
— Кончится он когда-нибудь? — спросила Тоня Привалова у Андрея так, словно он в чем-то провинился.
Они шли по Сиреневому бульвару. Просто так. Гуляли. Сиреневый бульвар — гордость нашей Оборонной, и Мишка теперь демонстрировал его Тоне. Время, конечно, было для этого не лучшее, но девушки предусмотрительно прихватили зонтики, под их цветными полусферами было уютно.
— Хорошо-то как! — вдруг сказала Елка.
— А дождь? — Мишке непонятно, отчего Елка пришла в такой восторг.
— Дождь пройдет, а такой вот вечер в память запишется.
— Елка у нас склонна к романтике, — отметила Привалова.
