Геннадий Гусаченко - Рыцари морских глубин
— Меня зовут Рая.
«Девочка Рая пойдём до сарая…», — приблатнённая песенка — первое, что пришло мне на ум. Я теснее прижал её и также на ушко проговорил:
— А я — Гена. Служу по третьему году. Можно после танцев проводить вас домой?
— После танцев не успеешь вернуться из увольнения. Я далеко живу… В Моргородке. Поедем сейчас?
Я охотно и беспечно согласился, не подумав, как и во сколько вернусь обратно. В троллейбусе мы стояли, словно продолжая танец: обнявшись, и всякий раз, как что–либо сказать, наклонялись к уху и нашёптывали друг дружке разные приятные словечки, обычные при знакомствах. Выйдя из троллейбуса, мы долго месили снег на улицах частного сектора. На улице Ишимской Рая придержала меня.
— Всё, дальше не пойдём. Видишь калитку в заборе из штакетника? За ним и есть мой дом. Свет горит… Отец и мать телевизор смотрят… Замёрз сильно? Пойдём в наш дровянник. Там хоть ветра нет. Цыц, Тузик! На место!
Забреньчав цепью, собачонка послушно скрылась в будке. Мы прошмыгнули в тёмный сарайчик и тотчас, обнявшись, принялись целоваться. Через щели в дырявой крыше сыпался снег за шиворот, мёрзли ноги и только нашим рукам было тепло. Засунутые под распахнутое пальто Раи и под мою шинель, они гуляли по спинам, опускаясь всё ниже, ощущая тепло разгорячённых, крепко сбитых тел. Я уже знал, что обнимаю замужнюю женщину, муж плавает мотористом на теплоходе «Байкал», его зовут Женя, он ходит в загранку и привозит оттуда много шмутья.
— Он вчера в рейс на Японию ушёл, — чмокая влажными губами по моим щекам, — шепнула Рая. — Женька вообще хороший… Часто привозит мне японские вещи, но я не люблю его…
— Зачем замуж пошла?
— Маманя уговорила… Женька привозит тряпки, магнитофоны, фрукты, а маманя продаёт их на барахолке. Так и живём…
— А отец? Он кто?
— Завхоз в мореходном училище… На его зарплату разве проживёшь?
— А чем занимаешься ты?
— Электросварщицей на 178‑м заводе работаю.
— Вот так новость! Наша лодка там в доке стоит! Недалеко от нас индонезийский эсминец «Аям сабунган» пришвартован…
— «Боевой петух?!». Так я на нём сейчас сварные работы выполняю. Поднимись по трапу на бак и найдёшь меня. Кстати, на «сто тридцать шестой» я в доке килевую обшивку проваривала. И как мы ещё там не встретились?
— Я в то время ленкомнату оформлял в бригаде, в док не ходил. И вообще скоро ремонт закончится, уйдём на Камчатку. Номер нашей части: «девяноста пять, сто семьдесят семь». Ты напишешь мне? — в свою очередь, покрывая поцелуями её глаза, спросил я.
— Девяноста пять… сто семьдесят семь… — повторила она. — Запомню… Кстати, ходовые испытания вашей лодке на июнь назначены. Сама в кабинете у главного технолога слышала. А сейчас только февраль. Мои старики на дачу перебираются, а Женька из рейса не раньше, как через месяц вернётся. У них заход в Гонконг, потом Сингапур и Австралия. Встретимся завтра?
В ту буранную ночь, не в силах оторваться от губ, ищущих поцелуев, я дотянул до последних минут. Боясь опоздать из увольнения, сломя голову, бежал на последний троллейбус. Ослепила встречная машина. Я врезался в чугунный фонарный столб. Ушиб грудь, сотряс мозги, шатаясь, побрёл пешком. По голому асфальту проспекта Сто лет Владивостоку, по булыжной мостовой проспекта Некрасова, по заснеженным тротуарам Океанского проспекта, по пустынным трамвайным путям Ленинской, ныне Светланской, до остановки «Стадион «Авангард». В бригаду притащился далеко за полночь. В кубрике «сто тридцать шестой» не спали. Экипаж подняли на мои розыски. Одетые в шинели моряки приготовились к выходу на улицу, когда я нарисовался в дверях. Громкий вздох облегчения прокатился по кубрику: кому хочется бродить по морозу вместо сна?
У меня состоялся неприятный разговор с замполитом Юрием Павловичем Зуевым. Я лишился знака «Отличник ВМФ» и увольнений на берег. Лодка наша перешвартовалась к дальнему пирсу, а «Боевой петух» ушёл в Индонезию. С Раисой мы встретились через… полтора года. Но то будет другая история.
Той снежной зимой женился старшина второй статьи Виктор Деревягин, командир отделения электрооператоров, отличный, весёлый парень. Невеста была старше его, в очках и не очень, чтобы очень…
— А, поживу, потом разведусь, — посмеивался он. Мы завидовали ему.
23 февраля 1964‑го года я, Игорь Ставицкий и лейтенант Малкиев несли патрульную службу у Дома офицеров флота. По случаю Дня советской армии и военно–морского флота здесь намечалось торжественное собрание с праздничным концертом, и офицерьё с жёнами валило валом. Ядрёный красномордый крепыш в форме полковника морской пехоты приказал нам открывать двери перед входящими дамами и высокопоставленными начальниками.
— Приедет жена адмирала Амелько, так вы тут смотрите у меня! Не то я вас! Ы-ы! — рявкнул полковник. — В два счёта на гауптвахту упеку! Ы-ы! — показал он волосатый кулачище, и крутнувшись на каблуках коротких хромовых сапог, скрылся за стеклянными дверями фойе. Лейтенант Малкиев от страха вспотел. Дрожащей рукой выхватил носовой платок, стал вытирать испарину на лбу.
— Это что за чудак на букву «мэ» выискался, товарищ лейтенант? — сочувственно спросил Игорь Ставицкий. — Бербаза паршивая! Краснопогонник!
— Тише ты! — испуганно пролепетал Малкиев. — Это же комендант Владивостокского гарнизона полковник Грищенко! Ему снять с меня погоны — раз плюнуть! У него и генералы рыдают.
Мягко подкатила «Чайка». Грищенко тут как тут. Из окна фойе следил, чтобы не прозевать машину жены командующего Тихоокеанским флотом. Подлетел, услужливо дверцу открыл. Из машины вышла элегантная женщина лет двадцати семи, в чёрном платье со шлейфом, в шляпке с вуалью, опущенном на красивое, миловидное лицо. Комендант подхватил даму под локоток, изгибаясь в поклонах и рассыпаясь в комплиментах, повёл ко входу. Игорь и я двери перед ними нараспашку — н-на! Комендант и молодая адмиральша прошли, и чёрт дёрнул меня за язык ляпнуть им вслед:
— Грищенко леща бросает жене командующего!
Тихонько так, как думалось мне, сказал. Малкиев опять с лица сошёл, бледный сделался как полотно. Накинулся на меня:
— Ты в своём уме? А если бы он услышал! На губу захотел?!
Минут через десять Грищенко воротился, подошёл ко мне, похлопал по плечу своей сильной мужицкой рукой, наставительно, с укором и с некоторой обидой в голосе произнёс:
— Не леща, товарищ старший матрос, а уважение к даме!
Он резко повернулся, ухватился за массивную дубовую, с медными набалдашниками ручку, рванул с психу тяжёлую дверь и потерялся за ней.
