Георгий Свиридов - Дерзкий рейд
Аксакал выглядел моложе своих лет. О болезнях и немощах за всю свою долгую жизнь он не имел понятия. Лицо величавое, темно-бронзовое, скуластое, в глубоких морщинах, под седыми бровями узкие, похожие на бойницы, зоркие глаза. Редкая седая борода обрамляла лицо сухим широким веером, а кончики усов, словно кисточки, лихо торчали в разные стороны. Кончики всегда шевелились, когда аксакал заговорит или засмеется. Голос у Жудырыка ровный, твердый, слегка глуховатый, как у человека, привыкшего большую часть жизни проводить на открытом воздухе, изведавшего и свист песчаной бури, и рев шторма, и вой метели.
Одевался он просто и с молодости привык носить до износа и одежду и обувку. Чапан его, выгоревший на солнце, был добротным и заношенным, как и у многих степняков, а остроносые самодельные сапоги из сыромятной кожи давно побурели, однако были крепкими и пригодными к дальней дороге. В углу мазанки, под низкой лавкой, возле печки, стояла еще одна пара сапог с высокими, выше колен, голенищами. Жудырык за обувью следил: охотнику часто приходилось и без коня уходить на поиски дичи, бродить в зарослях прибрежного камыша и лазить по горным отрогам.
Двери его мазанки всегда были открыты для гостей и друзей, а если еще добавить, что старый Жудырык за долгую жизнь никого не обидел и никому не сделал зла, что он всегда готов был помочь ближнему и часто отдавал добытое на охоте мясо и шкуры в бедные семьи, то можно с уверенностью сказать о том, что в его тесной мазанке с двумя подслеповатыми окошками и самодельной печкой побывало много народу. Одни приходили отведать наваристой мясной похлебки, другие — послушать «страшные» или «смешные» рассказы — старый охотник и рыбак знал уйму всевозможных легенд, сказаний, историй, — а третьи шли к аксакалу получить совет, доброе напутствие.
Но никогда еще мазанка старого охотника не видала столько людей, как на сей раз. Собрался почти весь аул, вернее, все мужское население. Таинственные «красные» и «большевики» оказали честь аксакалу, пришли в его каморку, а не в богатую юрту старосты аула. А всем хотелось посмотреть и послушать нежданных гостей, прибывших на двух больших шхунах, которые обычно никогда не заходили на полуостров Бузачи и только проплывали мимо на значительном отдалении.
Сколько тревоги внесли эти шхуны в размеренную и спокойную жизнь аула! Паника началась сразу, едва суда взяли курс к побережью и на их палубах увидели людей с винтовками: Ждали грабежа, ждали насилия. Спешно угоняли скот в дальние урочища, в степь, прятали добро… У аульчан были свежи еще воспоминания о приходе карательного отряда, который два года назад, осенью шестнадцатого, разрушил добрую половину селения и сжег почти все рыбачьи лодки…
Аул притаился. Солдаты с выгоревшими красными бантами над карманами гимнастерок или алыми лентами на папахах никому не сделали ничего дурного. Они высадились на берег и стали сгружать тюки и ящики. Работали, как заправские грузчики, с утра до захода солнца. А вечером возле костров, на которых дымились прокопченные чугуны и откуда разносился ароматный залах похлебки, звучали непонятные песни, играла гармошка. В аул почти никто из прибывших не заходил, словно селение их не интересовало, лишь несколько солдат-казахов купили за деньги двух телок и десяток баранов, которых тут же закололи, а шкуры отдали хозяевам. Эти странные, непонятные солдаты почти не торговались и заплатили полную сумму, какую заломили оторопевшие Икрам и Джура. Деньги, когда солдаты ушли, побывали во многих руках, бумажки просматривали на свет, терли пальцами, пока казахи не убедились окончательно: деньги настоящие, не поддельные…
Такого еще не бывало — солдаты и вдруг платят деньги! Обычно солдаты все брали даром: и еду, и скот. Эта новость облетела с быстротою ветра все кибитки и мазанки. Судачили и обсуждали на все лады, что бы это могло значить? И тут еще новость: у аксакала Жудырыка гостем будет самый главный начальник отряда. Говорят, что он тоже казах. Впрочем, эта новость радости не принесла. Аульчане уже знали одного большого начальника — казаха Кобиева, который был главным у русских в крепости на Мангышлаке. Однако проку от этого никому не было, ибо Кобиев пуще русских притеснял и зверствовал. «Уж лучше пусть чужой, чем свой», — говорили старики про Кобиева.
Но сейчас в мире творится много перемен, степь полна новостями. Скинули царя, создается своя, казахская власть Алаш-орда, появились какие-то «красные» и «большевики», которые ведут себя странно и даже платят деньги…
Вдоль стены в тесной мазанке Жудырыка расселись степенные отцы семейств, пожилые и белобородые старики. Молодежь толпилась во дворе, где наспех из глины слепили очаги, поставили котлы и женщины варили баранину и конину. Каждый, идя к старому охотнику, прихватил из своих запасов. Одни принесли мяса, другие — рыбы…
Не пришли только бай Косым и староста аула — грузный и хитрый Габдолла. А что ему, Габдолле, оставалось делать, если важный гость решил сначала побывать в вонючей мазанке чудака охотника? Староста был уверен, что без его ведома и согласия никто не осмелится что-либо предпринять, и потому спокойно пил кумыс в своей юрте. Впрочем, спокоен он был лишь внешне, а внутри весь кипел. Всегда все важные гости — чиновники и сборщики податей — останавливались в его юрте. Видимо, никто толком не разъяснил начальнику, кто в ауле старший. Староста послал двух верных людей в мазанку к Жудырыку, они умеют слушать и смотреть.
А там было что послушать.
Начальник над всем отрядом действительно оказался казахом. Алимбей Джангильдинов, правда, не адаевец, а кипчак из Тургайской степи, но обходительный, вежливый и не чванливый, совсем не чета чопорному и заносчивому Кобиеву.
Одет начальник был просто, даже очень просто, как отметили зоркие глаза степняков, в обыкновенную солдатскую гимнастерку и штаны, правда сапоги были добротные, хромовые, и ремень новый и желтый. Всеобщее внимание привлек его большой пистолет в деревянной кобуре, только ручка выглядывает. Шепотом передавали, что такой пистолет имеет сто пуль и бьет без промаха верст на пять.
Аксакал преподнес гостю чашку кумыса, тот выпил, похвалил напиток и с откровенным аппетитом принялся за еду, отмечая, между прочим, со знанием дела качество мяса, наваристость сурпы, и даже определил, к общему удовольствию, название вяленой рыбы, держа в руках лишь небольшой ее кусок. А когда рассказал о различных способах засолки, копчения и вяления, какие применяют рыбаки Индии, Аравии и Египта, то сразу расположил к себе настороженных аульчан. Разговор пошел самый что ни есть откровенный.
