Гай Орловский - Ричард Длинные Руки — монарх
— Сэр Клоубль, — сказал я, — вы уже показывались Куно Крумпфельду?
Он поклонился.
— Ваше Величество… он пока раздумывает.
— Значит, — сказал я, — ценит.
Дальше за ним юная леди Ширлиния, она посмотрела на меня, вздрогнула и побледнела, а плечи зябко передернулись.
Я спросил в удивлении:
— Что с вами, леди Ширли? Я ужасен? А все говорят: прекрасен-прекрасен… Брешут, сволочи?
Он прошептала:
— Видела недавно, как казнили одного за государственную измену. До сих пор дрожь берет, как только вспомню. Зачем вы это делаете?
— А не вспоминайте, — сказал я легко. — Разве мало всякого радостного? Наверное, и в аду можно что-то найти для счастья.
— В аду? — переспросила она. — А мы где?.. Нельзя ли в честь вашего возвращения сделать какой-то милостивый жест…
— Я весь из милостивых жестов, — огрызнулся я. — Столько помиловал мерзавцев!
— Я о четвертовании, — сказала она. — Все равно лишаете человека жизни. Нельзя ли просто отрубить голову или повесить? И ему приятно, и мы не наслаждаемся нехорошим зрелищем…
— Нехорошим? — спросил я. — Да народ одевается в праздничное и прет к месту казни, как на карнавал!
— И все-таки нехорошо, — возразила она. — Нет, казнить хорошо, преступления должны быть наказаны, но любоваться казнью нехорошо!
— Предлагаете казнить там же, в тюрьме?
— Да!.. Это гуманно!
— Я гуманист, — согласился я, — и вполне с вами согласен. Но как насчет воспитательного эффекта?.. Вы женщина, будущая воспитательница своих детей, разве вы не должны их удерживать от незаконной преступной деятельности?..
Она вспыхнула негодованием.
— Ваше Величество!
— А разве не самый простой, — спросил я, — и действенный способ удерживать детей и юношество от всего такого нехорошего, показывать, к чему это приводит?
— Но не самый достойный!
— Леди Ширли, — сказал я мягко, — одному из ста подростков достаточно и моральных запретов, а всем остальным нужно показывать казни, чтобы представили наглядно, что их ждет. Только один из ста ведет себя хорошо, потому что нехорошо вести себя нехорошо… а остальные ведут себя хорошо, потому что страшатся петли палача! Я, как политик, свои призывы быть хорошими людьми подстраховываю статьями уголовного кодекса, где четко прописано, что ожидает нехороших. И если наказание суровое, то даже нехорошие ведут себя хорошо!.. А в нашей жизни человеку все равно, почему у него не украли: потому что хорошие или потому что страшится виселицы.
Она сказала жалобно:
— Ваше Величество! Но четвертование…
Я вздохнул.
— Леди Ширли… Как вы знаете, большинство преступников как раз и заканчивают жизнь легко и радостно на плахе, виселице или в рудниках. К экстремальному четвертованию прибегаем редко. В силу исключительности преступления.
Она сказала горько:
— Потому, что посягнули на вашу жизнь?
— Леди, — ответил я с надменностью, — за себя я постоять могу. Но эти заговорщики, подняв мятеж, обрекли бы на смерть сотни, а то и тысячи людей, как говорят у нас церковники, ни в чем не повинных… Повинных только в том, что поверили мерзавцам и пошли за ними. Повинных в том, что убивали бы верных королю людей. Их бы тоже убивали, чему противится мое сердце, ибо это налогоплательщики и мое народное достояние. Потому того, кто ради кошелька убил в темном переулке горожанина, оставил его жену вдовой, а детей сиротами — вешают, а того, кто поступил точно так же с тысячами, я говорю о главарях мятежа, подвергают особо мучительной смерти!.. Вообще-то вы меня натолкнули на мысль…
Она спросила испуганно:
— Какую? Господи, что я наделала… Вы же чудовище, можете придумать что-то вообще зверское.
— Зачем придумывать? — пробормотал я. — Один великий мудрец сказал: «Будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, приближайтесь к нему, переносите из него в настоящее сколько сможете перенести…»
Она в испуге распахнула хорошенький ротик, спохватилась и прикрыла его такой же розовой и почти просвечивающейся в пламени свечи ладошкой.
Я со щемом подумал, что вот ее хорошо бы в фаворитки, такая просить дворцы и земли, даже для бедных родственников, не станет, чистая и бескорыстная душа с крылышками…
Холодный голос в душе напомнил язвительно, что бескорыстные обходятся дороже. Для себя ничего, такие стараются для народа, еще не понимают, что народу сколько ни дай — все мало и все недовольны, потому что у короля как бы больше.
Я поклонился и нежно поцеловал ей пальчики.
— Леди Ширли…
Она снова распахнула ротик в удивлении, женским чутьем уловив и мое расположение, и мое желание помять ее в постели, в то же время не понимая, почему так не делаю, если хочу и могу.
Увы, только один из тысячи догадывается, что поступать нужно как надо, а не как хочется.
Но даже этот один редко так поступает, ибо семя Змея в нас сильно, а голос Каина звучит громко. И все-таки я начинаю понимать, чего притащился именно сюда, а не вышел на крышу любоваться звездами.
Я красиво развернулся у дальней стены и направился обратно, делая вид, что малость размял ноги, а теперь вот снова за стол и государственные бумаги, я же король и тружусь на благо, а как же иначе.
Все кланяются, кто с надеждой быть замеченным, кто с облегчением, что страшило уходит, без него проще будет отрываться. Я шел напыщенный и важный, леди Мередит снова улыбнулась мне, когда я проходил мимо.
Я кивнул и легонько взял ее за локоть, увлекая за собой.
— Как вам здесь? — спросил я. — Вы так чисты и невинны…
Она сказала с удовольствием:
— Я знаю.
— И как жаль, — вздохнул я, — что человек я уже, увы, женатый.
Она посмотрела с удивлением:
— И что?
— Дык, — проговорил я со вздохом, — теперь многое вроде бы не совсем льзя. А скорее нельзя.
В ее глазах удивление переросло в патетическое изумление.
— Почему?
— Моральные узы, — сказал я важно, — святость брака.
Мы миновали зал, оставив там придворных, я вел ее по тихой галерее, освещенной только редкими свечами, и с нами по стенам двигаются две огромные темные тени, причем одна то и дело намекающе налезает на другую.
Леди Мередит тихонько фыркнула.
— Ну да, так и поверю! К тому же вы не совсем муж, а как бы… нет, не скажу. И вообще… там вы в подчинении, а неужели вам никогда не хотелось самому нагнуть женщину? Показать ей, кто хозяин?
— А кто хозяин? — спросил я тупо. — Я думал… Господь Бог…
— Господь Бог, — напомнила она, — сказал, что хозяин всему — человек. В том числе и женщине. А что, вы против Господа Бога?
