Луи Буссенар - Французы на Северном полюсе
Снежная буря, третья по счету, которую пришлось пережить морякам, была самой долгой и самой жестокой.
Лишь 18 мая наступило затишье.
Всем хотелось хоть как-нибудь отметить годовщину отплытия из Франции.
Но в тот день, 13 мая, обнаружилось нечто ужасное.
Собаки вошли во вкус и повадились воровать продукты, причем так хитро, что можно было заподозрить в краже кого-нибудь из членов команды. Но кого?
Все безропотно терпели голод и скорее умерли бы, чем обманули товарищей!
Угиук!.. Вот кто способен на это! Дикарю неведомо благородство.
Большой Тюлень между тем все жирел, лицо его лоснилось. А в день, когда обнаружилась кража, от него пахло спиртным.
На вопрос, голоден ли он, эскимос впервые ответил, что нет, а вот выпил бы с большим удовольствием, правда, немного погодя.
Все ясно! Он живет за счет других, не понимая, какую совершает подлость, и очень доволен.
За десять дней дикарь вместе с собаками уничтожил все самые ценные продукты!
Впрочем, вряд ли он не понимал, что совершает зло. В этом случае он не стал бы заметать следы, маскировать всяким хламом вскрытые ящики с провизией.
Неужели Угиук орудовал вместе с собаками?
Впрочем, это не имело значения. Положение было катастрофическим.
Вот каким печальным выдался день годовщины. Тут уж было не до праздника.
Поскольку собак все равно нечем было кормить, решили ими пожертвовать.
Но вовсе не из мести. Несчастные животные могли бы еще оказаться очень полезными в будущем. К тому же люди успели к ним привязаться.
Итак, все собаки были присуждены к смертной казни, и в роли палача выступил Дюма. Он резал собак, а кровь собирал в сосуды.
Почему Тартарен не застрелил собак, этих добрых слуг, а зарезал, как свиней или овец?
Так распорядился доктор.
Собачья кровь могла заменить тюленью, столь необходимую для больных цингой. Никто не отказался ее пить, помня, как погиб Фриц, не сумевший побороть своего отвращения.
Летящее Перо убежал, чтобы не слышать жалобного визга своих подопечных, не видеть, как умирают его любимцы Белизар, Кабо, Рамона и Помпон.
Когда он вернулся, Дюма, весь в крови, как палач в тюрьме Вилетт, уже собирался схватить Помпона. Тот не сопротивлялся, только жалобно попискивал, как ребенок.
Форен со слезами на глазах вскричал:
— Проклятье! Я думал, резня уже кончена!.. Дюма!.. Матрос!.. Отпусти его!
— Я бы с удовольствием! У меня сердце разрывается от жалости при виде этих бедных тварей!
Помпон вырвался из рук повара и кинулся к Летящему Перу. Парижанин схватил его в охапку и отбежал метров на сто от лагеря.
Здесь он поставил собаку на белый снежный ковер и сказал:
— Бедненький мой! Нет больше в живых твоих товарищей! Ты воровал вместе с ними, а за кражу полагается смерть! Если хочешь спастись, беги! Льды для тебя — дом родной! Тебе не страшна никакая беда! Беги же и больше не возвращайся!
Летящее Перо поцеловал Помпона в его черный блестящий нос.
— Прощай, Помпон!
И пес убежал, словно понял все, что ему сказал хозяин.
Остальные собаки были выпотрошены, заморожены и съедены.
Даже кишок не осталось. Их приберегли на то страшное время, когда, обезумев от голода, человек готов съесть все что угодно.
И оно приближалось, это время.
Теперь по утрам чай или кофе пили без сахара. Его съели Угиук и собаки. Еще каждому полагалось двести граммов полусырого собачьего мяса и пятьдесят граммов водки или рома на четверть литра горячей воды.
Ни сухарей, ни мясного концентрата. Их тоже съели воры.
В полдень — двести граммов вареного собачьего мяса вместе с бульоном и немножко разогретого тюленьего жира со щепоткой соли, «чтобы вырабатывать углеводы», как в свое время шутили матросы.
Спиртного в полдень не полагалось — его берегли.
Вечером — двести граммов собачьего мяса или же кофе и пятьдесят граммов рома или водки в четверти литра воды.
После ужина, полуголодные, укладывались спать. Но пословица «Поспать — все равно что пообедать» была теперь неуместна.
Собаки оказались такими тощими, что каждая весила не более двадцати килограммов, а чистого мяса можно было наскрести от силы килограммов десять.
В день, как ни экономили, обойтись одной собакой не могли.
Некоторые так оголодали, что не брезговали даже вонючими собачьими кишками, остальных от них тошнило.
В общем, жизнь моряков превратилась в сущий ад.
Восемнадцатого мая буря наконец успокоилась, но снега намело столько, что неизвестно было, как выбираться из сугробов и в какую сторону идти.
Девятнадцатого, двадцатого, двадцать первого и двадцать второго мая провели в мрачном ожидании смерти и тупой покорности судьбе не только больные, но и здоровые.
И все-таки капитан не терял надежды. Нет, помощи он не ждал, вряд ли сюда придут эскимосы-охотники. Но скоро наступит лето, появится полярная дичь, все подкормятся и смогут стащить к воде шлюпку. Пока же ее пришлось оставить неподалеку от лагеря.
Двадцать третьего мая все еще держался мороз минус 10° и снег был таким сухим, что взлетал в воздух при малейшем дуновении ветра.
Двадцать четвертого трое заболели острым расстройством желудка, сказались недостаток и однообразие питания.
Состояние больных цингой не менялось, только их одолевала слабость.
Двадцать пятого съели последнюю собаку.
Двадцать шестого рыскали по углам в поисках сколько-нибудь съедобных отбросов: костей, остатков кишок, жил.
Двадцать седьмого резко потеплело. Температура повысилась до минус 3°. Лед пошел трещинами, снег понемногу таял и оседал.
Люди пили горячую воду, а те, кто не в силах был терпеть голод, кипятили собачьи шкуры, предварительно очистив их от шерсти, и ели, едва не ломая себе зубы.
Двадцать восьмого мая потеплело до нуля. Кончились запасы чая и кофе.
После «еды», если можно назвать едой то, чем питались сейчас матросы, доктор каждому давал по ложечке глицерина.
Двадцать девятого пролетела чайка, потом раздался писк снежных овсянок.
Когда съели собачьи шкуры, принялись за упряжь из тюленьей кожи…
Бледные, угрюмые, с лихорадочно блестевшими глазами и лиловыми растрескавшимися губами, люди еле двигались, напоминая призраков, блуждающих по ледовому аду.
Охваченный отчаянием, капитан напряженно вглядывался в даль. Может быть, пролетит стая уток, появится медведь или вылезет на лед тюлень?
Везде текли ручьи, и в ледяных чумах стало невозможно жить.
Дюма, Летящее Перо и Иттуриа, самые крепкие из всех, отправились на охоту, но, проходив шесть часов, вернулись ни с чем.
