Василий Ефименко - Ветер богов
Теперь сын слушал, что вынес его отец, — и собственные невзгоды и горести показались ему мелкими, ничтожными. Двенадцать лет провел старший Эдано в Сэндайской тюрьме, о жестоких порядках которой издавна ходила недобрая слава. Высокая красная кирпичная стена на земляном валу, толстые стены казематов наглухо изолировали заключенных от всего мира. Похожая на спичечный коробок камера, в дверь которой узники могли пролезть только на четвереньках. Адский, невыносимый холод зимой. Нельзя ни прилечь, ни прислониться спиной к стене…
— Я вам не помешаю, бунтовщики? — спросил дед, входя с бутылкой сакэ.
— Что ты, отец, — почтительно поднялся старший Эдано.
— Вот, учись, Ичиро, настоящему вежливому отношению к старшим, а то ты уже многое забыл. Увидел отца и не поклонился даже. Жену на велосипеде катаешь, как мальчишка.
— Да откуда вы знаете? — опешил Ичиро.
— Я всё знаю. Прихожу в лавку, а там длинные языки уже бренчат: «Какой сильный у вас внук, Эдано-сан. Даже после работы жену на велосипеде катает».
Но старик тут же рассмеялся и, махнув рукой, продолжил, открывая бутылку:
— Ладно, вози. Жена-то твоя, не чужая. Пусть завидуют. Сейчас всё так перемешалось, не сразу поймешь, что хорошо, а что плохо, — пожаловался он сыну и закричал: — Эй, Намико, скоро ты там? Мы, четверо Эдано, есть хотим. Тебе это понятно?
Во время долгого и веселого ужина больше всех шумел дед, которого распирали радость и гордость. Потом женщины ушли спать, унеся Сэцуо. У них тоже были свои разговоры.
— Положение в стране сложное, — задумчиво отвечал на вопросы Ичиро отец. — Лучшие кадры нашей партии в годы войны были уничтожены. Вот даже твои друг Савада испугался, а он рабочий. Сейчас мы имеем влияние лишь в городах. Среди крестьян только начинаем работать. А противники у нас сильные, хитрые и жестокие — ни перед чем не остановятся. Вот американцы навязали земельную реформу. Они отвергли советский проект и всё сделали по-своему. Кто у вас в деревне купил землю?
— Староста и лавочник, — откликнулся дед.
— Ну вот. А некоторые из наших правителей вообще были против реформы. Американцы-то знали: если что-то не предпринять сейчас, то крестьяне подымутся на борьбу за землю. И они обманули крестьян. Ваши сельчане понимают это?
Дед сказал о положении в деревне, а сын о самоизоляции крестьян от авиабазы и американцев.
— Так чуть ли не везде, — сжал руки отец Ичиро. — Каждый старается отсидеться в своей хибаре. Крестьяне ещё не знают, что делать. Не знают, кому верить, и мы обязаны открыть им глаза. А тут ещё американская оккупация, американская жандармерия, полиция, базы, солдаты. Они сейчас до зарезу нужны нашим правителям. А насчет работы на авиабазе, — обратился отец к Ичиро, — то в этом ничего зазорного нет. Уверен, что и там будут большие события. Есть слухи, что её собираются расширять. Тогда и в вашей деревне конфискуют земли. Тебе не мешало бы подучиться английскому языку.
— Зачем, отец? — удивился Ичиро.
— Эх ты, вояка! Противника надо знать. Да и американцы разные бывают.
— Простите, отец, вы к нам надолго? Может, мне с работы отпроситься?
— Нет, завтра уедем. Очень жаль, но задерживаться нельзя. Ничего, мы теперь нашли друг друга. Конечно, хотелось бы подольше вместе пожить. Приезжай к нам сам, привози внука, твоя новая мать будет очень рада.
— Непременно, отец. Вот только немного обживемся.
Старший Эдано любовался сыном. Суровая борьба лишила его многих отцовских радостей. Теперь он был счастлив, и ласковая улыбка раздвигала его обычно сжатые губы. Но вот он согнал улыбку с лица и сказал:
— Ты можешь сделать большое дело, Ичиро.
— Я слушаю, отец.
— В семнадцатом веке Иэмицу — третий сёгун из дома Токугава — изолировал нашу родину от всего мира. Ни один японец под страхом смерти не мог выехать в другую страну, ни один иностранный корабль не имел права пристать к нашим берегам. Эту изоляцию взломали пушки черных кораблей адмирала Перри. Ну, ты об этом знаешь.
— Да, отец.
— До войны такую же глухую стену наши правители воздвигли против правды о Советской России. Камень по камню они возводили её все выше и выше, цементируя ложью и клеветой. Эта стена рухнула, но её пытаются снова возвести: помогают в этом реакционерам и заморские мастера. Ты понимаешь меня?
— Конечно.
— Так вот, ты был в России, ты видел её народ… Всем рассказывай правду о ней! Ничего не приукрашивай, правда сильнее всего. Да Россия и не нуждается в приукрашивании… Если бы ты был в партии, я бы дал тебе именно такое первое партийное поручение.
— Я его выполню, отец, обязательно выполню!
— Я верю тебе, сын. Как отец, хочу посоветовать: никогда не принимай поспешных решений. К людям надо уметь подойти, понять их, и тогда они ответят тебе тем же. Побольше терпения и выдержки. Одной храбрости мало. Ты меня понял?
— Да, отец!
Губы старшего Эдано снова тронула ласковая улыбка, и он, стесняясь нахлынувшего на него чувства, произнес:
— Непременно приезжай с сыном в Токио. При первой же возможности.
— Я обещаю, отец!
* * *
Утром, уже прощаясь и успокаивая Сэцуо, который не хотел расставаться с бабушкой, Эдано-отеи спросил старика:
— Простите, совсем забыл. Как поживает брат?
— Кюичи? — недовольно отозвался старый Эдано, по-прежнему недолюбливавший младшего сына. — Раз не показывается, значит, хорошо живет. Когда ему плохо приходится, так он приползает… Никакого уважения к отцу. Ну и пусть. Он устроился где-то на верфях. В управлении. А кем, не знаю. Да и знать не желаю, — окончательно рассердился старик.
Глава третья
Круг друзей Ичиро все увеличивался, и он этому радовался больше всего. Посмеиваясь и подшучивая над проводимой оккупационными властями «демократизацией страны», Оданака, Сатоки, Эдано Ичиро и их новые товарищи проводили конспиративно работу по созданию профсоюза. Они хотели поставить командование базы перед совершившимся фактом — перед организованной силой японских рабочих. Ведь их было много: янки любили комфорт, создаваемый чужими руками.
Больше друзей становилось и в Итамуре. Тут первым помощником Ичиро был инвалид Акисада. Живой и энергичный, он бодро ковылял на своей деревянной ноге, всегда с шуткой наготове. Но чувствовал он себя не совсем спокойно.
— Понимаешь, Ичиро, — оказал он однажды в порыве откровенности. — Смущает меня одно обстоятельство, не знаю, как и объяснить тебе…
— А ты смелее, фронтовик.
— Вот какое дело. Ну, что я работаю сторожем у Тарады, думаю, ни у кого сомнений не вызывает. Но человек я одинокий, не старый и…
