Наталия Полянская - Нормандская лазурь
– Так вот они где все, – сказала Ольга, когда у входа в замок – громадную, отлично сохранившуюся средневековую крепость – они наткнулись на толпу.
– Это логично, – заметил рассудительный Женька, прицелился и «щелкнул» замковую башню. – Люди приехали сюда на шестое июня, а пока День Д[5] не наступил, осматривают то же, что и мы.
– А хорошо, что мы сбежали из музея. – Ольга запрокинула голову, подставляя лицо ласковому солнышку. В вышине шли мелкие кучевые облачка и парили чайки. – Только жалко, что Никитка не увидит всей этой красоты.
– Ну, если ты хочешь затащить его в замок, то тут все открыто до десяти, – сообщил Женька, изучая расписание. – Только не думаю, что он сюда пойдет.
– Полагаешь, совсем зациклится на своих военных трофеях?
– Полагаю, что захочет ужинать.
– Пищевой туризм, – резюмировала Ольга. – Я так и думала. Почему за границей не получается не есть? Все диеты насмарку.
Женя окинул ее взглядом.
– Да ладно, зачем тебе диеты? Ты и так классно выглядишь.
– Ты это говоришь потому, что я блондинка.
– Если я называю тебя блондинкой, ты орешь, что светлая шатенка, а если надо оправдаться...
Ольга ткнула его кулаком в бок, и Женька засмеялся.
Они наконец вошли в замок через ворота Сен-Пьер, и дальше можно было бродить, осматривать, наслаждаться, восхищаться и проделывать то, что обычно проделывает любознательный человек в подобных случаях. Только Ольга остро ощущала – чем дальше, тем сильнее, – что Никиты с ними нет. Черт побери, как быстро она привыкла, что их снова трое, что былая дружба на троих вернулась.
В школе их дразнили «три мушкетера», хотя Ольга за мальчишку не сошла бы при всем желании: она и в детстве любила наряжаться. Любила даже школьную форму, которая, впрочем, быстро сменилась вольным стилем – платьицами и юбками, их с удовольствием покупала дочери мама. Однако все это не означало, что Оленька трепетала перед опасностью. Если мальчишка дергал ее за косичку, она бросала портфель на землю и, зло прищурившись и уперев кулачки в бока, говорила: «Щас врежу». И все знали: врежет. Она с Женькой подружилась, потому что едва не поколотила, когда он налетел на нее в коридоре. Женя был щуплый, хилый, носил очки и обожал читать; это увлечение – читать он не переставал даже на ходу – в буквальном смысле натолкнуло его на Ольгу. Услышав ее любимое «Щас врежу», Ильясов снял очки, сунул их в портфель и сказал:
– Да, Шульц, врежь, ты права. Я виноват. Извини.
Разумеется, драться они не стали, подружились, и через некоторое время Ольга стала общаться и с лучшим другом Жени – Никитой, и это было... Ну да, школьные годы чудесные...
Потом все изменилось, конечно. Хотя казалось, что не изменится.
На стене замка оказалось немноголюдно и дул ветер. Это был совсем не тот ветер, что внизу: здесь ощутимее, чем раньше, пахло свободой. Пахло, конечно, морем и водорослями, теплыми камнями, согретыми за день солнцем, и травой, и еще чем-то неуловимым, чему Ольга не знала названия. Она стояла, держась руками за камни, которые положила здесь чья-то рука много сотен лет назад – для того, чтобы не прошел враг, а не для того, чтобы какая-то Ольга Шульц однажды явилась сюда и прикоснулась. Город царапал небо шпилями церквей, Женька что-то говорил рядом – кажется, зачитывал абзац из захваченного с собой путеводителя, – но Ольга почти не слушала. Ей хватало просто стоять здесь. Стоять, смотреть и чувствовать.
– Ты что, устала? – спросил Ильясов.
– Не-а. Сколько времени, Жень?
– Половина шестого. Да ты не бойся, мы успеем.
– Я и не боюсь...
Женька помолчал немного, а потом произнес таким особенным голосом, который предвещает разговоры, в приличном обществе называемые серьезными:
– Оля, а можно я задам тебе личный вопрос?
– Ну давай, – согласилась она, сдвигая очки на макушку.
– Ты на меня не обижаешься, что я тебя в это втравил?
– Нет. Почему я должна?
– Ну... – Ильясов вздохнул, снял с плеча рюкзак и принялся запихивать туда камеру – видимо, чтобы руки занять и не смотреть на Ольгу. – Я, честно говоря, когда тебя просил, не думал, что ты согласишься. Вы же с ним ссорились, и серьезно. Да?
– Это все дела прошлые, Жень, – сказала Ольга беспечно. – Теперь мы просто друзья. Проехали и забыли... Давай спускаться, чтобы этот брошенный друг нас не заждался. А по дороге купим кофе, булок и еще какой-нибудь ерунды? Туризм туризмом, но нужно как-то дожить до ужина...
Но отправиться за Никитой в «Мемориал» сразу не вышло. Машина не завелась.
Ольга даже не поверила сначала, что в первый же день, призванный быть самым волшебным и принести уйму благостных впечатлений, – так вот, в этот долгожданный первый день на голову упадет столько неприятностей.
То Никита нервный. То сумочку свистнуть хотят. То вот, пожалуйста, машина.
– Ничего не понимаю, – пробормотал Женька, раз за разом поворачивая ключ. «Пассат» не реагировал.
– Это ведь прокатная машина, так? – сказала Ольга. – Она не должна ломаться в тот же день, как мы ее арендовали?
– Она вообще не должна ломаться. Не понимаю, в чем дело.
Ольга посмотрела на часы: было начало седьмого.
– Я позвоню Никите.
Малиновский трубку не брал – то ли отключил звук и теперь не слышал звонка, то ли принципиально.
– Женя, что делать будем?
– Выходов у нас несколько... – спокойно проговорил Ильясов, и Ольга порадовалась его самообладанию. Насколько приятно ощущать себя словно бы за стеной – за мужчиной.
Пусть Женька с виду не так хорош, как Малиновский, – нет размаха плеч и внушительного роста, – зато он жилистый, крепкий, и характер у него прекрасный. Сильный характер.
– Первый вариант, – продолжал меж тем Ильясов, – это сидеть здесь и громко плакать. Неконструктивно. Второй – самому полезть под капот и там покопаться. Этого я не умею. Третий – выйти и попытаться что-нибудь еще сделать. Французы почти все водят машины, потому, надеюсь, нам подскажут, как поступить. Посиди-ка здесь.
И, не дожидаясь ответа, Женька выбрался из салона и направился к только что подъехавшему на стоянку автомобилю – какому-то семейному варианту «Пежо». Ольга видела, как Ильясов заговорил с водителем, но о чем они беседуют – не слышала, да и не поняла бы. Француз что-то экспрессивно объяснял, размахивая руками и указывая куда-то. Видимо, жестикуляция – это национальное. Хуже только итальянцы.
Женька возвратился через несколько минут, но в машину садиться не стал, заговорил с Ольгой через открытое окно у водительского места.
– Нужно искать гараж – так у них, похоже, называется авторемонтная мастерская. Мне рассказали, где ближайший, это неподалеку. Я схожу и приведу механика. Подождешь тут.
