Владимир Монастырев - Искатель. 1974. Выпуск №6
Настороженно поглядывая на Андрея Аверьяновича, Цеури Шуквани села к столу.
— На допросе, — следователь заглянул в свои бумаги, назвал день и число, — ты показала, что в тот вечер, когда был убит Давид Шахриани, вы собирались на площадке возле сельсовета.
— Да, да, — Цеури покачала головой.
— Подтверждаешь?
Она сказала, что подтверждает.
— Там были и Давид, и Алмацкир Годиа, — продолжал следователь, — которые потом ушли вместе. Так?
И это Цеури подтвердила.
— А до того, как они ушли, ты с Алмацкиром сидела на порожках лестницы. Сидела?
Андрей Аверьянович видел лицо девушки сбоку: тонкий профиль, широко открытый глаз, в котором, как ему показалось, метнулся испуг.
Следователь ждал, она молчала.
— Вы с Алмацкиром сидели на порожках? — повторил Зураб Чиквани.
— Н-не помню, — выдавила девушка.
— Все, кто там был, помнят, а ты забыла, как же так? — удивился следователь.
— Давно было, — тихо сказала Цеури.
— Ну, это ты зря, не так уж и давно. Чтобы ты припомнила, я помогу. Ты Алмацкиру на ногу наступила, а он тебе. Помнишь?
Девушка молчала, глаза ее наполнились слезами.
— Постарайся вспомнить, — прямо спросил следователь, — во что был обут Алмацкир. Что у него было на ногах? Это очень важно.
Цеури опустила голову и кончики косынки поднесла к глазам — сначала к одному, потом к другому.
— Не помню, — чуть слышно сказала она.
— Как же ты могла забыть? — Следователь нахмурился. — Ты же не старуха, склероза у тебя нет, почему забыла?
Андрей Аверьянович был убежден, что она все помнит, но почему-то не хочет говорить. Почему? На этот вопрос нужно бы поискать ответ следователю. Он, кажется, тоже понял, что эта забывчивость свидетельницы имеет странный характер, и попытался добиться ответа, задавая новые вопросы, но успеха не имел.
Когда Цеури ушла, он виновато посмотрел на Андрея Аверьяновича и развел руками.
— Странно вела себя свидетельница. Может быть, вас стеснялась?
Андрей Аверьянович усмехнулся.
— Непохоже.
На площадке заработал мотор. Андрей Аверьянович посмотрел в окно. В кузов «газика» садилась Цеури, вслед за ней рядом с шофером опять сел парень в серой сванке.
— Кто это ездил за ней, — спросил Андрей Аверьянович, — не шофер, а другой, в круглой шапочке?
— Это Леван Чихладзе.
— Тот самый, которого убитый брал за грудки?
— Да, да, тот самый.
Андрей Аверьянович вспомнил свидетельство старика Чхумлиани, приходившего на площадку перед сельсоветом со своим чуниром. Старик показал, что вскоре после того, как ушли Давид и Алмацкир, он тоже отправился домой. Чихладзе провожал его до самого дома и пробыл у него допоздна: ловили свинью, вырвавшуюся из загона, потом, водворив ее на место, выпили по стаканчику-другому араки. Расстались около полуночи. Алиби. Не мог Чихладзе быть в двух местах одновременно.
— Свидетель Чхумлиани не мог чего-нибудь забыть, напутать? — спросил Андрей Аверьянович.
— Насчет чего напутать?
— Во времени не мог ли ошибиться? Не ушел ли от него Чихладзе раньше, чем он показывает?
— Нет, не думаю. Чхумлиани старик еще очень крепкий, он нам с вами сто очков вперед даст. И память у него ясная, и зубы все целы, и жена почти вдвое моложе его. Он все помнит, ничего не спутает… А почему вы это спрашиваете?
— Чихладзе мне не нравится, — откровенно признался Андрей Аверьянович.
— Вах, мы с вами юристы, — следователь снисходительно усмехнулся, — понимаем, что «нравится — не нравится» к делу не подошьешь. Мне он тоже не понравился, на допросе держался нагло, дерзил, но у него алиби. Не только старик Чхумлиани, но и его жена подтвердила, что Чихладзе был у них: пришел вместе с ее мужем, ушел поздно.
— М-да, — Андрей Аверьянович вздохнул, — вы, конечно, правы.
Обедать отправились к Николозу Цихели. Старый друг Васо, альпинист и горнолыжник, Николоз добрый десяток лет руководил туризмом в горном районе, а сейчас ушел на покой и жил в этом селении, перестроив на современный лад родительский дом.
— До обеда я хотел бы побывать на том месте, где случилось убийство, — сказал Андрей Аверьянович.
— Это недалеко от моего дома, если хотите, поедем все вместе, — предложил Николоз.
Забрались в «газик» и поехали. Через реку по деревянному мосту, к верхнему селению и сквозь него по узким горбатым улочкам, мимо старых, сложенных из темного камня домов и стен, мимо башен, которые возвышались над этими домами и стенами. В одном месте машина прошла под каменной аркой, служившей основанием для башни, в другом едва протиснулась в кривом переулке. Рядом, вокруг было материализованное средневековье, его можно было и видеть и осязать, в него можно было войти.
И в самом деле, навстречу машине из-за поворота вышли два массивных вола. Черные, с белыми пятнами на широкой груди, они неспешно переставляли ноги, таща сани с хворостом. Рядом с санями шел старик, обутый в мягкие ичиги и в шерстяные носки. Разминулись с трудом.
— Летом на санях? — удивился Андрей Аверьянович.
— На крутых склонах колесо бесполезно, — ответил Николоз. — Наш район до тридцать седьмого года вообще не знал колеса: колесной дороги к нам не было… Возьми влево, — подсказал он сидевшему за рулем Фидо, — и останови возле разрушенной башни.
Машина остановилась, и пассажиры вышли. Это был последний дом селения и последняя башня — дальше дорога шла через перегороженные плетнями огороды и поля и поднималась в горы. Башня стояла на отшибе, сама по себе, и была наполовину разрушена — будто кто-то огромным мечом рассек ее наискось от вершины до нижнего окна-бойницы, так что открылось внутреннее строение. Было в ней три этажа, из нижнего в верхний можно было попасть через люк по приставной лестнице: влез и втащил за собой лестницу. Выдерживая осаду, укрываясь от врагов, тут жили неделями. Отстреливались через окна-бойницы, с тоской глядели на окрестные горы, на крыши родного селения. Нет, неуютно и тревожно жилось тут людям в средние века. Да и не только в средние. В семидесятые годы прошлого столетия войска царского наместника на Кавказе пришли сюда, чтобы покарать горцев за неповиновение. Башни вновь превратились в крепости. Войска наместника сожгли, разрушили несколько селений, взорвали десяток башен, но сломить вольнолюбивый дух горцев не смогли…
— Пойдемте, я покажу, где это было, — прервал размышления Андрея Аверьяновича следователь.
Андрей Аверьянович огляделся. До разрушенной башни отсюда было метров полтораста, слева плетень, справа плетень, под ногами глубокие колеи, продавленные санями, вытоптанные волами.
