Владимир Дудченко - Канал
— Так точно, товарищ генерал-полковник. Но и нормальные переводчики тоже есть.
— Есть на жопе шерсть! — генерал Катушкин зло посмотрел на подполковника Белоглазова. — Только руководить ими нужно, как положено. А то шляются, знаете ли, по ночным кабакам, безобразия нарушают. Запомни, подполковник, железную истину: враг номер один — Израиль, а враг номер два — переводчик! Куда мы Полещука планировали?
— В главный штаб ПВО в группу генерала Сизарева, — Белоглазов повернулся к Полещуку. — Или к авиаторам. У них тоже нехватка переводчиков, товарищ генерал.
— Так, Дольский, думаю, пока обойдется. Там на английском парни шпрехают. А вот Василию Федоровичу Сизареву надо помочь. — Генерал Катушкин посмотрел на Полещука. — Справишься, лейтенант?
— Постараюсь, товарищ генерал-полковник! С пэвэошниками в прошлом году здесь работал…
— Кстати, у него медаль „За боевые заслуги“, — добавил Белоглазов. Катушкин повернул голову к своему референту и, будто не услышав его слова о награде, смерил начальственным взглядом по-прежнему стоявшего навытяжку Полещука.
— Не постараюсь, а так точно! Учить вас надо уставам, офицеры хреновы.
Раздался осторожный стук в дверь и в кабинет заглянул дежурный офицер, одетый как все сотрудники аппарата — в белую рубашку с галстуком и черные брюки.
— Товарищ генерал-полковник, к вам генерал Верясов.
Но Верясов, бесцеремонно отодвинув оперативного дежурного, уже входил в кабинет.
— Разрешите, Иван Сергеевич?
— А, Владимир Борисович, заходи, — главный военный советник привстал со стула, пожал руку Верясову и указал на стул рядом с собой. — Садись, генерал. Как там Москва?
Но Верясов, не отвечая на вопрос главного, не сводил глаз со стоявшего навытяжку Полещука.
— Ага, попался-таки! Сукин сын! — Верясов повернулся к ничего не понимавшему генералу Катушкину. — Вот, полюбуйтесь, Иван Сергеевич, на молодого охламона и пьяницу. — Как фамилия?
— Лейтенант Полещук, товарищ генерал. Переводчик арабского языка, выпускник ВИИЯ. — Полещук опустил голову вниз, поняв, что сейчас сбудутся его самые мрачные предчувствия.
— Откомандировать в Союз! — лицо Верясова пошло красными пятнами. — В двадцать четыре часа! — Громко зарычал он, срываясь на крик. — С соответствующей характеристикой… Молокосос!
— Погоди, Владимир Борисович, — прервал Верясова главный военный советник, — не кипятись. Доложи, что случилось.
Верясов коротко рассказал генералу Катушкину об инциденте в самолете, максимально сгустив краски. После его рассказа самым подходящим местом для Полещука оставалась, видимо, только исправительная колония строгого режима. Попытки Полещука вставить хотя бы слово натыкались на генеральский рык „молчать!“ И лейтенант замолчал. Подполковник Белоглазов, непрерывно вытиравший пот (хотя в кабинете было скорее холодно, чем жарко), промямлил что-то о дефиците кадровых переводчиков и о боевой медали, но тоже замолчал, нарвавшись на нецензурную реплику генерала Верясова.
— Охолонь, замполит, — остановил своего заместителя главный военный советник. — Мне все ясно. Вернее, ни х…я не понял. Он что, надрался с работягами, а потом хотел тебе морду набить? Херня какая-то! Генерал Полещук на курсах „Выстрел“ (Высшие общевойсковые курсы офицерского состава в г. Солнечногорске Московской области) кем тебе приходится? — неожиданно спросил он Полещука. — Отец?
— Никак нет, товарищ генерал-полковник. Однофамилец. На „Выстреле“ два Полещука. Мой отец, Николай Иванович, полковник. Преподаватель тактики и оперативного искусства. А второй Полещук — Илларион Иванович, генерал-майор. На „Выстреле“ все считали, что они братья…
— Хреново же воспитал тебя отец, — встрял генерал Верясов. — Молодой человек, а хамишь генералу… Все вы там в ВИИЯ блатные… Институт блата и связи имени Биязи!
— Владимир Борисович, дай договорить, — прервал своего заместителя генерал Катушкин и, раздражаясь, хлопнул ладонью по столу. — Полковник Полещук… Полещук… Николай… Батя воевал?
— Так точно, товарищ генерал, — Полещук, наконец, поднял голову и посмотрел на главного. — До Берлина дошел. 312-я стрелковая дивизия, начальник штаба полка. Кажется, первый Белорусский фронт…
— Все, вспомнил. 312-я Смоленская… — Генерал Катушкин перевел взгляд с Полещука на своего заместителя по политической части. — Майор Полещук. Краков брали вместе, соседями были. Их дивизия восточнее наступала. Боевой офицер… — Генерал замолчал, видимо, вернувшись мысленно в те далекие военные годы. — Так, объявляю свое решение. В Союз, лейтенант, не полетишь. Будем тебя здесь перевоспитывать. Отставить группу генерала Сизарева, — ты, подполковник, записывай, — Катушкин глянул на Белоглазова. — На передний край его, на фронт, к евреям поближе. В пехотную бригаду поедешь. — Генерал на мгновение задумался. — Хотя, какая на х…й, бригада? Батальон — самое тебе место! Чтобы служба медом не казалась… Да перед Владимиром Борисовичем извинись. Всего-навсего лейтенант, а уже борзой до… — Не закончив фразу, Катушкин встал со стула и громко скомандовал: — Выполнять! Чтобы завтра же был на канале!
Полещук вздохнул с облегчением: ТуркВО, вдруг „засветивший“ со страшной силой, пока, похоже, перебьется без него. „Дальше фронта не пошлют… — вспомнил Полещук, — батальон так батальон…“
* * *Вся жизнь Саши Полещука была связана с армией. Родился он в Заполярье, где служил его отец, получивший туда назначение после курсов „Выстрел“. Как понял Саша много позже, блестящая офицерская карьера его отца, майора Полещука, этим назначением дала трещину. Встретив войну сержантом срочной службы под Москвой, он, крестьянский парень из глухого украинского села в Сумской области, проявил недюжинный военный талант, быстро стал офицером, достойно воевал, был дважды ранен, заслужил пять орденов и дошел до столицы рейха. Там, в Берлине, бравый майор познакомился с будущей матерью Саши, смуглолицей красавицей-хохлушкой с примесью молдавских кровей, лейтенантом-военврачом с редким именем Василиса. Брак они зарегистрировали в Карлсхосте.
Перспективы у майора Полещука были самыми радужными: в то время, когда шло массовое послевоенное увольнение офицеров, его, как перспективного командира, оставили в армии и направили учиться на „Выстрел“. И неожиданно, после окончания курсов такое нелепое назначение — на границу с Норвегией, да еще и на маленькую должность заместителя комбата. Самолюбие майора Полещука чья-то вышестоящая воля просто раздавила: ведь к моменту окончания войны он был уже начальником штаба полка, можно сказать, правой рукой командира. А тут — Никель, Печенга, северное сияние… Холод, полярная ночь, безысходная тоска… И стремление, несмотря ни на что, сделать офицерскую карьеру сначала, но уже без войны.
