Оливер Боуден - Покинутый
— Вы там были?
Он покраснел.
— Да, мы рассчитывали поговорить с деревенскими старейшинами о хранилище предтеч. Поверьте, Хэйтем, я бы ничего не мог поделать. Вашингтон и его солдаты были уже повсюду. Они в тот день жаждали крови.
— И там был мальчик?
Его взгляд отпрыгнул в сторону.
— Да, там был мальчик — маленький, лет пяти.
Лет пяти. Передо мной возникла Дзио, ее лицо, которое я любил когда-то, когда еще был способен на такие вещи, и я ощутил глухой приступ боли за нее и ненависть к Вашингтону, который, очевидно, вынес кое-какие уроки из службы у генерала Брэддока — уроки жестокости и беспощадности. Я вспомнил последние дни, когда мы с Дзио были вместе, и увидел ее в нашем маленьком лагере: как она отрешенно смотрит куда-то в лес и почти бессознательно подносит к животу руки.
Но нет. Я отбросил эту мысль. Слишком бездоказательно. Надуманно.
— Он мне угрожал, этот мальчик, — говорил Чарльз.
В других обстоятельствах я, наверное, улыбнулся бы, представив себе, как Чарльз, с его шестью футами роста, пугается пятилетнего индейского мальчика — если бы я не пытался как-то приглушить боль от смерти Дзио — и я сделал вдох, глубокий, но почти незаметный, ощутил в легких воздух и отогнал ее образ.
— Там был не только я, — сказал Чарльз, точно защищаясь, и я вопросительно глянул на остальных.
— Продолжайте. Кто еще?
Уильям, Томас и Бенджамен вместе опустили головы и уперлись взглядом в суковатое дерево столешницы.
— Это не может быть он, — сердито сказал Уильям. — Не может быть тот самый мальчишка, нет.
— Сами подумайте, Хэйтем. Какие на это шансы? — вставил Томас Хики.
— И, конечно, вы его не узнали? — спросил я Бенджамина.
Он покачал головой, пожал плечами.
— Это был просто мальчишка, индейский мальчишка. Все они на одно лицо, разве нет?
— И что же вы там делали, в Мартас-Винъярд?
Голос у него стал раздраженным.
— Отдыхал.
Или искал, где карман набить потуже, подумал я и сказал:
— Вот как?
Он поджал губы.
— Если дела пойдут так, как мы предполагаем, и мятежники создадут армию, я займу должность старшего лекаря, мастер Кенуэй, — сказал он, — одну из главных должностей в армии. И думаю, что вместо того чтобы допытываться, почему я был тогда в Мартас-Винъярде, вы могли бы хоть одним словом поздравить меня.
Он оглянулся по сторонам, в поисках поддержки, и был встречен неуверенными кивками Томаса и Уильяма, которые в тоже время искоса глянули на меня. Я уступил.
— Я совершенно забыл о хороших манерах, Бенджамин. Действительно, это будет серьезным подспорьем для Ордена, если вы займете такую должность.
Чарльз громко откашлялся.
— В то же время мы надеемся, что когда эта армия сформируется, то небезызвестный вам Чарльз будет назначен ее командующим.
Я не рассмотрел как следует, потому что свет в таверне был тусклый, но мне показалось, что Чарльз покраснел.
— Мы не просто надеемся, — продолжал он торжественно. — Я самый явный кандидат. По военному опыту я намного превосхожу Вашингтона.
— Да, но вы англичанин, Чарльз, — вздохнул я.
— Родилсяв Англии, — он запнулся, — но душой я колонист.
— Души может оказаться недостаточно, — сказал я.
— Посмотрим, — и он недовольно отвернулся.
Ну, что ж, посмотрим, устало подумал я и обратился к Уильяму, который скромно отмалчивался, и тем не менее, который был одним из наиболее пострадавших от «чаепития», и было ясно, почему.
— А как ваша миссия, Уильям? Что там с покупкой индейской земли?
Все мы, конечно, знали «как», но это надо было произнести, и произнести это был должен Уильям, хотел он этого или нет.
— Конфедерация дала сделке свое благословение. — начал он.
— Но?
Он глубоко вздохнул.
— Вы, конечно, знаете, мастер Кенуэй, о наших планах по сбору средств.
— Чайный лист?
— И вы, конечно, знаете всё о Бостонском чаепитии?
Я поднял руки.
— Последствия ощущаются во всем мире. Сначала закон о гербовом сборе, теперь это. Наши колонисты бунтуют.
Уильям бросил на меня укоризненный взгляд.
— Я рад, что это положение дел забавляет вас, мастер Кенуэй.
Я пожал плечами.
— Прелесть нашего подхода заключается в том, что мы всё учли. Здесь за столом у нас есть представители колонистов, — я указал на Бенджамина, — британской армии, — я показал на Джона, — и конечно, наш собственный рабочий по найму Томас Хики. На посторонний взгляд не может быть ничего более разношерстного. Но в ваших сердцах идеалы Ордена. Так что уж простите меня, Уильям, что я остаюсь в хорошем настроении, несмотря на вашу неудачу. Это только потому, что я считаю ее отдельно взятой, незначительной неудачей.
— Что ж, надеюсь, что вы правы, мастер Кенуэй, потому что в том-то и дело, что этот способ сбора средств теперь для нас закрыт.
— Из-за действий бунтовщиков.
— Именно. И еще кое-что.
— Что? — я чувствовал, что на меня смотрят все.
— Этот парень был там. Он был одним из зачинщиков. Швырял в воду ящики с чаем. Мы его видели. И я, и Джон, и Чарльз.
— Тот самый?
— Почти наверняка, — сказал Уильям. — У него было ожерелье, точно такое, как описывал Бенджамин.
— Ожерелье? — спросил я. — Что за ожерелье?
И я остался невозмутимым и даже старался не глотать, пока Бенджамин описывал ожерелье Дзио.
Это ничего не значит, сказал я себе, когда они замолкли. Дзио погибла, поэтому, конечно, ожерелье могли кому-то отдать, если это вообще то ожерелье.
— Что-то еще, верно? — я вздохнул, глядя на их лица.
Они кивнули все вместе, но ответил только Чарльз.
— Когда Бенджамин столкнулся с ним в Мартас-Винъярд, одежда на нем была обычная. Но на чаепитии он выглядел уже по-другому. На нем была роба, Хэйтем.
— Что?
— Роба ассасина.
27 июня 1776 года (два года спустя)
Я был прав, а Чарльз ошибся — это выяснилось ровно год назад, когда Джордж Вашингтон действительно был назначен главнокомандующим только что созданной Континентальной армии, а Чарльз оказался генерал-майором.
И если уж мне было далеко не приятно узнать эту новость, то Чарльза она довела просто до белого каления, и с тех пор он так и ходил дымившийся. Он не уставал повторять, что Джордж Вашингтон не способен быть даже начальником караула. И в конце концов, как это ни странно, это если и не было правдой, то и полной неправдой тоже не было. Потому что с одной стороны, в своем командовании Вашигтон проявлял элементы наивности, но с другой стороны, он одержал несколько заметных побед, важнейшей из которых было освобождение Бостона в марте. К тому же, в народе он пользовался популярностью и доверием. Так что, конечно, какие-то хорошие качества у него были.
