Иван Колос - За час до рассвета. Документально-приключенческая повесть
Его голос глухо прокатился над черной гладью гнилых сточных вод. «Зачем он так громко?» — подумал я. Но его губы едва шевелились.
Мы двигались вперед, прижимаясь к круглым стенам, подняв руки над колыхавшейся трясиной, наступая на куски железа, на осколки битого стекла. До тоннельного свода можно было дотянуться рукой.
— Вот тут я и работал, — шепотом проговорил Юзеф. — Раньше тут порядок был… Сейчас мы на глубине метров в пятнадцать. Под городом сотни километров таких тоннелей…
Бледные снопики света от наших фонариков прыгали в узком сдавленном пространстве, выхватывая из холодной мглы грязные стены, небольшое пространство зловонной воды, поднявшейся до половины тоннеля, трубы давно бездействующих насосов. Изредка до нас докатывался глухой рокот.
— Стреляют! — нарушил тишину голос Юзефа. — Иезус Мария! А что, если дальше грязь доходит доверху?..
Тоннель становился уже и ниже. По тому, как ноги стало тянуть назад, можно было догадаться, что ход поднимается, хотя и не очень круто. Жижа густела, ноги месили илистый слой грязи и песка. Юзеф шел теперь впереди. Сгибаясь все ниже, мы брели по обмелевшему дну, похожему на русло пересыхающего ручья. Воздух в этой темнице так давил на уши, что мне казалось, будто я оглох. Эта невыносимая гнетущая тишина иногда прерывалась пугающим шумом. С грохотом отскакивала задетая ногой консервная банка. Насквозь промокшая одежда, задевая о стену, громко шуршала.
Мы дошли до того места, где в обе стороны от главного тоннеля уходили в темноту несколько широких и узких боковых ответвлений.
Юзеф остановился.
— Мы под гитлеровцами, — шепотом сказал он. — Не напороться бы на них!
Вскоре мы услышали далекие, перекатывающиеся под сводами голоса.
Я остановился и выключил фонарик. Но Юзеф обернулся и успокаивающе сказал:
— Это очень далеко. Наверное, наши, из других отрядов или цивильные… Их тут должно быть много.
В одном месте свод тоннеля навис почти над самым дном — видимо, прогнулся от взрыва сильно углубившегося снаряда или большой авиабомбы. Нам пришлось ползти на четвереньках. Руки скользили в грязи, лицо покрылось противной слизью. Хорошо еще, что здесь был подъем, — будь тут пониже, пришлось бы нам возвращаться. По этой своеобразной мели табунами бродили крысы. Они неохотно и медленно отступали перед тусклым светом наших фонариков.
Неожиданно раздавшийся грохот оглушил нас. Казалось, что над нами с бешеной скоростью пронесся поезд. Минута тишины… Потом впереди замелькали частые вспышки и тот же грохот снова пронесся над самой головой. По вспышкам я понял, что бьют из пулемета. Третья очередь прозвучала уже много глуше… Мы ничком лежали в ледяной грязи, выключив фонарики.
— Это гитлеровцы… — донесся из темноты осторожный шепот Юзефа. — В обе стороны вдоль по трубе стреляют. Спустили в смотровой колодец пулеметчика…
Мы долго ползли в кромешной тьме — ползли медленно, с частыми остановками, напрягая слух до звона в ушах. Еще дважды над нашими головами пронеслись гремящие ливни пуль…
Внезапно за углом впереди вспыхнул яркий свет. Совсем близко я увидел подвесную площадку и гитлеровца с фонарем в руке. Уже целясь в него, разглядел за ним другого, с автоматом. Они тоже увидели нас. Передний со стуком поставил фонарь на пол и припал к пулемету, второй стал срывать с плеча автомат.
Я нажал спуск и чуть не выронил пистолет от оглушительного грохота. Гитлеровцы открыли беспорядочный пулеметный огонь. Они что-то истошно кричали, а когда мы были уже метров за сто от смотрового люка, нас сильно оглушило взрывной волной. Это немцы начали швырять вслед гранаты.
Мы бросились вперед и долго еще вглядывались в плотно сомкнувшуюся за нами темноту.
Юзефу было очень трудно — не прошло суток с тех пор, как он получил довольно тяжелую рану. По-видимому, у него была высокая температура. Зловонный воздух затруднял дыхание — с шумом и свистом оно вырывалось у него из горла. Тоннель здесь был широкий, мы могли идти рядом. Я обхватил Юзефа и поддерживал его, делая вид, будто сам хочу на него опереться. Юзеф старался дышать в сторону, чтобы я не догадался, как ему тяжело, но ему это плохо удавалось, так как даже тихий звук низкие своды увеличивали во много раз.
Когда мы выбрались из жидкой грязи на узкую полосу сухого цемента, Юзеф прижался спиной к стене, но не удержался, соскользнул по ней и сел, вытянув ноги.
— Плечо что-то побаливает… — виновато сказал он. — Я сейчас, только отдохну минутку…
По голосу было слышно, что он измучен вконец. Я присел рядом, положил на колени голову и задремал…
Снова далеко позади нас загрохотало. Видимо, гитлеровцы сменили пулеметный расчет. Юзеф встал и нетвердо зашагал вперед, шаря здоровой рукой по стене. Он уже не освещал себе путь, а просто волочил за собой луч фонарика. Неожиданно пальцы его разжались, фонарик упал в грязь; Юзеф ахнул, хотел искать.
— Не надо! — сказал я. — Хватит одного.
Эта потеря была нам, пожалуй, на пользу: рука Юзефа освободилась, и он стал передвигаться увереннее.
Я тоже очень устал. Мы шли, выбрасывая постепенно все лишнее. Я сбросил ремень, утопил полевую сумку.
Мы дошли до распутья. Широкий тоннель здесь раздваивался и переходил в две узкие трубы. Юзеф попросил у меня фонарик, посветил им, ощупал стены пальцем, помолчал. «О чем он думает?»
— Скоро Висла! — шепнул Юзеф.
Я почувствовал надежду. Не знаю, понятно ли это будет тем, кто не испытал такого чувства сам, но иначе сказать не умею: я почувствовал надежду всем телом, каждой клеточкой, словно всего меня медленно охватило приятное тепло.
— Налево удобней, короче, — сказал Юзеф, — но там швабы. А направо… Направо их может и не быть.
Юзеф опустился на колени. Я пополз вслед за ним в темноте — свет приходилось экономить. Пальцами вытянутой руки я касался его сапог, чтобы не потеряться в этом подземном лабиринте. Потом мы опять шли рядом по широкому тоннелю, подолгу отдыхали и, тесно прижавшись друг к другу, сидели, уперев ноги в противоположную стену. И снова ползли…
Запах, странный и непонятный, ударил мне в лицо. Юзеф засветил фонарик и пошел быстрее. Я едва поспевал за ним… И только тогда, когда что-то легкое как бы коснулось моего лица, я понял, что этот тревожный, непонятный запах — дыхание земли, свежий ветерок осенней ночи… Он прорывался в наши катакомбы через открытый люк.
Мы лежали рядом, навзничь, плечом к плечу на цементном полу и молчали. Голова кружилась от обилия кислорода, в груди что-то хрипело… Мы смотрели на затянутое тучами небо, вдыхали воздух, слушали тишину.
