Рафаэль Сабатини - ПСЫ ГОСПОДНИ
– Ничего не поделаешь? – вскричал он. – Надо что-то предпринять, я должен быть в Толедо к рассвету.
– Это невозможно, – невозмутимо ответил дон Нуньо.
Возможно, он был рад, что появилась такая веская причина отказаться от ночной поездки.
– Часов через шесть – к полуночи – лошади, оставленные здесь курьером Генерального инквизитора, отдохнут, но вряд ли они проявят резвость.
Джервас скорей почувствовал, чем понял смысл сказанного Нуньо. Он ответил ему очень медленно, с расстановкой, стараясь донести до офицера каждое слово:
– Здесь есть три свежие лошади – для вас, меня и одного из сопровождающих. Возьмем их – и в путь.
Дон Нуньо стоял у открытой двери почты, и лившийся оттуда желтоватый свет мешался с тусклым светом наступавших сумерек. Дон Нуньо снисходительно усмехнулся и покачал головой.
– Это небезопасно. В горах живут разбойники.
– Если вы боитесь разбойников, оседлайте мне лошадь, и я поеду один, – тут же нашелся Джервас.
Офицер больше не улыбался. Он гордо вскинул голову, и его усы над плотно сжатым ртом, казалось, ощетинились. Сначала Джервас подумал, что парень вот-вот его ударит. Но тот повернулся на каблуках и резким злым голосом отдал приказ своим подчиненным, стоявшим возле лошадей. Джервас ничего не понял.
Через несколько минут три свежие лошади были оседланы, и один из кавалеристов Нуньо держал их под уздцы. Тем временем дон Нуньо, быстро перекусив хлебом с луковицей, запил его простым андалузским вином и вскочил в седло.
– Вперед! – повелительно крикнул он.
Сэр Джервас последовал его примеру, трое всадников выехали из деревни и продолжили свой путь.
Тут офицер решил, что настало время свести счеты. Вызывающе обращаясь к своему спутнику “Сэр английская собака”, Нуньо заявил, что оскорблена его честь, и Джервас должен при первой возможности дать ему сатисфакцию.
Джервас не намеревался ввязываться в ссору. Ночная поездка сама по себе была кошмаром, и кто знает, какие рогатки поставлены ему судьбой впереди. Он подавил в себе раздражение, пропустил мимо ушей оскорбительное обращение и извинился перед офицером за невольно причиненную обиду.
– Извинения мало, – ответил каталонец. – Вы поставили меня перед необходимостью доказать свою храбрость.
– Вы сейчас доказываете свою храбрость, – заверил его Джервас. – Только это доказательство от вас и требуется. Я был уверен, что вы способны ее проявить, потому и потребовал. Извините великодушно, я сознаю, что бросил бы слова на ветер, не окажись передо мной отважный человек.
Каталонец долго вникал в смысл сказанного, потом смягчился.
– Ладно уж, – пробурчал он. – Пока оставим все, как есть. А потом, может статься, мне этого покажется мало.
– Как пожелаете. А пока, ради Бога, давайте останемся друзьями.
Они скакали во весь опор по пустынной долине реки. В свете почти полной луны по земле стелились фантастические тени, а шумливая река, казалось, струилась серебром. К ночи резко похолодало, с гор подул холодный ветер; дон Нуньо и кавалерист туго завернулись в плащи, у Джерваса же не было и куртки поверх бархатного камзола. Но он не чувствовал холода, он ничего не чувствовал, кроме комка в горле – следствия тревоги, пожиравшей его душу.
Примерно через час после полуночи его лошадь ступила ногой в яму и тяжело рухнула на землю. Джерваса откинуло в сторону, и он смог подняться не сразу. К счастью, он отделался ушибами и царапинами. Оглушенный падением, он видел в свете луны, как дон Нуньо осматривает ногу поднявшейся дрожащей лошади.
Офицер заявил с облегчением в голосе, что все в порядке. Но через пару минут обнаружилось, что лошадь охромела.
По словам Нуньо, они находились поблизости от деревни Човас де Кан, до нее было не более двух миль. Кавалерист отдал свою лошадь Джервасу и повел под уздцы охромевшую. Они ехали шагом, и Джервасом, едва оправившимся после падения, вновь овладело беспокойство: они ползли, как улитки.
Прошел час, пока добрались до деревни. “Именем короля” подняли на ноги хозяина таверны. Но у него не было лошадей. Пришлось оставить кавалериста в деревне, а Джервас и Нуньо продолжили путь вдвоем.
До Толедо было двадцать пять миль, и двенадцать-тринадцать до Вильмиеля, где их ждала последняя смена лошадей. Но как бы они ни уповали на быстрое завершение путешествия, сейчас Джервас и Нуньо передвигались крайне медленно, почти как после падения лошади. Луна скрылась, и узкую дорогу окутала кромешная, почти осязаемая тьма. Лошади пошли резвее лишь с рассветом, и вскоре после семи путники прибыли наконец в Вильямиель. Впереди было еще пятнадцать миль.
Офицер решительно заявил, что голоден и отправится в путь, лишь основательно подкрепившись. Джервас спросил, знает ли он точно, на какой час назначено аутодафе.
– Процессия отправляется из монастыря часов в восемь-девять.
Его ответ поверг Джерваса в неистовство. Он заявил, что не пробудет здесь и минуты после того, как ему сменят лошадь. Дон Нуньо, голодный и усталый, проведший в седле восемнадцать часов без сна, был возмущен. Требования англичанина показались ему неразумными. Вспыхнула ссора. Неизвестно, каковы были бы ее последствия, но сэру Джервасу подвели оседланную лошадь. Он тут же отвернулся от разгневанного офицера и вскочил в седло.
– Следуйте за мной, когда вам будет угодно, сэр, и сначала подкрепитесь! – крикнул Джервас на прощанье.
Даже не оглянувшись на бурно протестовавшего испанца, Джервас сломя голову пронесся через опустевшую деревню – почти все ее жители уехали в Толедо на аутодафе – пересек реку по узкому деревянному мостику и круто свернул на юг, к цели своего путешествия.
Впоследствии он ничего не мог вспомнить об этих последних пятнадцати милях пути. Измученный полубессонными ночами в темнице, особенно – последней, когда он вовсе не сомкнул глаз, терзаемый безумным страхом, что даже сейчас может опоздать, Джервас ничего вокруг себя не замечал. И вот около девяти часов утра он увидел с холма большой город Толедо, окруженный мавританскими крепостными укреплениями. Над красными черепичными крышами возвышалась серая громада собора этого испанского Рима, а на востоке над городом вознесся величественный и благородный дворец Алькасар, сиявший в утреннем свете.
Джервас стремительно спустился с холма, впервые обозрев город, куда так стремился, снова поднялся на гранитное плато, на котором стоял Толедо, обрывавшееся с трех сторон к широкой бурной реке Тагус.
Поднимаясь в гору, Джервас обгонял крестьян, устремившихся в город, – пеших, верхом на лошадях, мулах, ослах, даже в телегах, запряженных волами. Все были празднично одеты. У ворот Висагра толпилось множество людей, все кричали, общая неразбериха происходила из-за стража, пропускавшего в город только пеших. Джервас понял, что аутодафе собрало огромное число жителей окрестных сел, теперь у ворот толпились опоздавшие, и их ждала извечная участь опоздавших.
