Александр Демченко - Поднебесный гром
— Да ладно, пап, у тебя своих забот хватает…
И все-таки однажды Ольга не выдержала. Это было в тот вечер, когда Андрей очень поздно возвратился домой. После срыва фонаря на самолете Струева снова заседала комиссия. И хоть обнаружилось, что дефект был чисто производственный, обоюдным претензиям цеха-поставщика и ЛИС не будет, казалось, конца: факт был достаточно серьезным.
В доме уже все спали. Раздевшись, Андрей осторожно подошел к детской кроватке, чтоб полюбоваться на сына.
Спит малыш, разметав пухлые ручонки. Зайчик, точно часовой, чутко сторожит его сладкий, крепкий сон. Медвежонок лежит рядом, согревая бок мальчика своим плюшевым бочком. Кривляка мартышка ухмыляется в полутьме.
Наглядевшись на Витальку, Андрей на цыпочках ушел на кухню, полазал по кастрюлям, обнаружил холодную гречневую кашу.
В дверях показалась заспанная Лариса:
— Что так поздно?
— Комиссия работала.
— Какая комиссия?
— У Струева фонарь сорвало.
— Фонарь? — Она не совсем ясно представляла, что это такое, но поняла: раз уж работала комиссия, то, наверное, произошло что-то серьезное. Лариса пытливо посмотрела на Андрея: — Точно у Струева? Не у тебя?
— Нет, не у меня. Разве я тебе когда-нибудь врал?
Она порывисто обняла мужа, заплакала:
— Андрюша, береги себя. Что мы будем с Виталькой делать, если…
— Никаких если! А насчет того, чтоб беречь себя… На меня и так некоторые косятся, что я летаю слишком осторожно.
— Ну и пусть косятся, а ты не обращай внимания.
В спальне заплакал сын. Они оба разом кинулись к нему. Андрей подхватил сына на руки:
— А почему Виталька плачет? Ну ясно, опять мокренький. А кому нравится лежать в мокром? Одним лягушкам разве?!
Андрей приговаривал, сменяя на сыне ползунки, а Лариса счастливо и грустно улыбалась, глядя на них.
Он ходил, прижимая к себе успокоившегося сына, и все говорил, говорил:
— Смотри, Виталька, запоминай: вот твоя кроватка, вот телевизор, подрастешь — хоккей вместе смотреть будем.
Малыш внимательно, будто понимая, вслушивался в слова, пока наконец Лариса не вмешалась:
— Ну хватит, Андрюша, а то сон у него развеешь…
Андрей уже хотел лечь в постель, как услышал за стеной всхлипы. Он вошел в комнату дочери:
— Олюшка, ты чего?
Ольга только всхлипывала и ничего не говорила, пряча лицо в подушку.
— А ну выкладывай, кто тебя обидел?
— Никто…
— А чего ты тогда плачешь?
— Эх, папка, папка, — прошептала Ольга, размазывая по щекам слезы, — ничего-то ты не видишь… Ходишь как слепой… А она уже мамины книги распродает: дескать, зря место занимают…
— Кто? — спросил Андрей, хотя и без этого знал кто…
Крепко он поговорил тогда с Надеждой Павловной. Она обиделась и больше недели не приходила. А вчера заявилась снова.
— Шикарные ползунки внуку купила, — как ни в чем не бывало сказала она и заворковала над малышом: — Негоже нам в простых ползунках ходить. Мы ведь не кто-нибудь, а сын летчика-испытателя…
«Капроновые ползунки, — думал Андрей. — Что-то она сегодня еще придумает?»
Открылась дверь — на пороге стоял тесть.
Аргунов обескураженно хлопал глазами.
— Отец, ты какими судьбами?
— Заскучал один на пасеке. Взял и махнул к внучке. С самого утра здесь гостюю.
Аргунов подозрительно покосился сначала на дочь, затем на тестя?
— Сговорились?
— А хоть бы и так. Не прогонишь?
— Что ты, отец. Пойдем, с женой познакомлю.
— А мы уже знакомы.
Только теперь Аргунов обратил внимание на убранный стол. Посреди стоял блестящий самовар, рядом с ним аппетитно желтели яблоки и дыни, в огромной чаше золотился мед.
Аргунов раздевался и украдкой поглядывал на хлопотавшую у стола Ларису. Для нее Дмитрий Васильевич — человек все-таки чужой. Не выкинула бы какого-нибудь номера… Нет, вроде ничего… Зато дочь, обычно сдержанная, вся так и сияла. В шелковом ярком халатике, она быстро носилась из кухни в гостиную, из гостиной на кухню, помогая накрывать стол.
Тесть чувствовал себя несколько скованно, хотя и старался держаться молодцом. Вынув старый расписной кисет, он стал старательно набивать трубку. Одет он был в защитного цвета костюм, сшитый из офицерского габардина, который подарил ему Аргунов, когда еще служил в армии. Костюм этот тесть берег ревностно, как крестьянин, знающий цену любой вещи, надевал только по великим праздникам. На лице старика особенно выделялись брови, густые и будто снегом припорошенные. Они устало нависали над глазами, в глубине которых теплилась добрая, ласковая усмешка.
— Постарел, Дмитрий Васильевич, постарел, — с грустью отметил Аргунов.
Тесть вскинул на зятя мохнатую бровь:
— Ничего не попишешь — годы.
— А в газете писали, что человек будет жить двести лет! — воскликнула Ольга.
— Двести? Но ведь человек не машина, запчастей ему не дано.
— Ты, дедушка, скептик. Врачи пересадку сердца делать научились, искусственную почку создали!
Дмитрий Васильевич одобрительно крякнул:
— Ишь ты, забодай тебя комар, остра на язык! Пойдем-ка, Андрюша, покурим, пока тут хозяйка мудрствует. — И, поднимаясь, мягко сказал Ларисе: — А ты, доченька, особо не усердствуй, и так уже понаставлено всего.
Польщенная таким обращением, Лариса благодарно улыбнулась старику:
— Все уже готово, прошу к столу, пока не остыло.
— Значит, перекур отменяется, — охотно согласился Дмитрий Васильевич.
Гостя усадили во главе стола, рядом с ним села счастливая Ольга, и чаепитие началось.
После первого стакана Дмитрий Васильевич просительно взглянул на Ларису:
— А можно, я из «фронтовичка»?
— Что? — не поняла Лариса.
— Чайничек у меня есть такой, «фронтовичок», всю войну с ним прошел. Я сейчас! — Он бочком вылез из-за стола, достал из чемодана алюминиевый чайник, наполнил его водой, поставил на плиту. Затем снова полез в чемодан.
Все с интересом наблюдали за ним: что он хочет делать?
А Дмитрий Васильевич вынул холщовый мешочек, извлек из него пучок сушеной травы, помял в горсти и высыпал в закипевшую воду.
Кухня наполнилась запахами меда.
— Душица? — догадался Аргунов.
— Она самая.
— Вся пасека сюда перекочевала.
Дмитрий Васильевич принялся угощать:
— Пробуйте, только с медом, так еще вкуснее. — И с шутливой гордостью произнес: — Наш горный, фирменный чаек!
Раньше всех «отведал» дедушкиного чая Виталька, Лариса держала его на коленях и не заметила, как он сунул палец в дедов стакан и с ревом выдернул его обратно.
