Василий Гавриленко - Теплая Птица
– А, Вика, – пробормотал я. – Как ты?
– Как я?
Она взяла мою кружку с зеленкой, и – залпом.
– Я – прекрасно.
Вика откинула со лба светлую прядь.
– Искала тебя, Ахмат. Вчера заходила в твою конуру, да тебя там не было.
Что-то в голосе женщины мне не понравилось.
– Меня искала?
– Да. Хотела расспросить о Твери.
Далась же им всем эта Тверь!
– Тебе-то зачем?
Она не ответила, глядя на меня.
– Так зачем?
Лицо Вики сделалось злым.
– Ублюдок, это ты убил его.
Я удивленно привстал.
– Что ты несешь, дура?
– Белка был в твоем отряде.
Всполох: мой адъютант падает в снег, сраженный пулями питеров.
– Он погиб, выполняя свой долг, – сказал я. – Моя совесть чиста.
– Твоя совесть чиста… – кивнула Вика.
Я едва успел уклониться от устремленного мне в лицо лезвия, перехватил Викину руку, заломил, забрал нож.
– Сволочь, – Вика заревела.
Из подсобки выбежал Рустам, держа дымящуюся кастрюлю.
– Что ты делать, конунг?
– Ничего, просто у девушки истерика.
Я хотел помочь Вике подняться, но она оттолкнула меня.
– Ладно, пойду. Спасибо, Рустам.
Вика рыдала, сидя на полу у стойки.
– А как же еда?
– В другой раз, Рустам. Или вот ей предложи, когда успокоится.
Я поднял воротник куртки и шагнул к выходу.
Вика разозлила меня. Не потому, что хотела убить: на эту попытку она имела право. Право, данное ее любовью к Белке.
И все-таки – сука! Я вспомнил, как она пришла ко мне той ночью, как смеялась, когда я сказал ей, что у меня есть женщина, которую люблю. Делала вид, что не понимает, о чем речь. Ложь, сплошная ложь. Мы, огрызки человечества, словно договорились лгать, скрывать свои истинные чувства. Я вспомнил себя, Русские Джунгли, каких усилий мне стоило признаться Марине в том, что я – человек. Ведь быть человеком – это слабость, а слабому не удержать Теплую Птицу. Вот только живет ли Теплая Птица в грудных клетках «сильных»?
Вика любила Белку. Я люблю Марину.
Серебристая Рыбка.
6. В темноте
– Андрей!
Кто-то зовет, и я просыпаюсь.
Тишина.
– Андрей!
Марина, ты?
Она входит, садится на кровать. Волосы распущены, лицо осунулось, но в глазах – радость.
– Андрюша.
Мягкая рука треплет мой чуб. Я ловлю ее, прижимаюсь щекой.
– Марина, ты пришла.
Она улыбается.
– Да, Андрюша. Но не одна.
– Не одна?
Марина кладет мою руку себе на живот.
– Он – там.
Я смотрю на нее, ничего не понимая.
Марина смеется.
– Это чудо, Андрей. Он – там, наш малыш. Я точно знаю. Он там, – единственный ребенок в Русских Джунглях.
Ребенок… Я видел детей во сне, никогда – наяву. Ребенок… Он такой маленький, такой беспомощный. Ему нужна защита, нужна любовь. Он мой. Мой и Марины. И – Русских Джунглей.
– Андрей…
Марина обнимает меня, проводит прохладной ладонью по щеке. Исчезает.
Тишина.
На площадке перед административным зданием толпятся стрелки. Разговоры, смешки, ругань. На эшафоте – черный крест. На одной стороне креста – тело женщины. Ветер треплет обрывки одежды.
Христо стоит на высокой шаткой скамейке, на шее – петля; слабые ноги заметно дрожат. Он смотрит прямо на меня. Неуютно… Стыдно…
– Кончайте уже с ним! – орет кто-то.
Христо негромко – я уверен, что кроме меня, его никто не слышит:
– Будущее не зависит от тебя.
Скамейка опрокидывается, Христо устремляется к земле, но веревка останавливает его, подкидывает немного вверх. Он подергивается под улюлюканье толпы. Замирает.
Темнота. Тишина.
– Ахмат!
Открываю глаза, вижу склоненного надо мной отца Никодима.
– Пора. Лорд-мэр ждет.
7. Видят ли овощи сны
До административного комплекса мы дошли молча. Отец Никодим теребил бороду. Автоматчики посторонились, пропуская нас в длинный коридор, пахнущий пылью и крысиным пометом. Подошвы глухо стучали по доскам.
Коридор закончился широкой лестницей. Отец Никодим стал подниматься по ней, я – следом, догадавшись, что мы из одноэтажной пристройки перешли в пятиэтажную башню.
На первом этаже – площадка со стеклянными дверями, перед которыми дежурил автоматчик. Отца Никодима он словно не заметил, а на меня бросил завистливый взгляд. За дверями виднелись витражи из цветного стекла, бросающие повсюду разноцветные блики. Под витражами – бесконечные ряды деревянных многоярусных нар, на которых – люди. Сотни, а может, тысячи, людей.
То же самое на втором, и на третьем, и на четвертом этажах.
– Теплица номер четыре, – отец Никодим кивнул на стеклянную дверь.
Автоматчик посторонился, дав мне возможность рассмотреть теплицу номер четыре. Люди, лежащие на нарах, неподвижны, кожа бледна, веки сомкнуты. Многие – в неестественных позах.
– Все эти люди, – проговорил я, подавляя тошноту, – они мертвы?
– Они спят, – сказал отец Никодим, – так же, как спал ты, я, вот он, – кивнул на автоматчика. – Лорд-мэр приказал собрать их со всей резервации. Время от времени они просыпаются и пополняют Армию.
– Так долго?
– Что – долго?
– Так долго спят?
– Сон протекает у всех по-разному. Кто-то, как ты или я, очнулся почти сразу, эти вот заспались…
Автоматчик негромко хохотнул.
– Стрелок, – обратился к нему отец Никодим. – Дозволь нам с конунгом осмотреть теплицу.
– Но, ваш крест…
– Туда – назад. Видишь, Ахмат хочет знать, как все устроено.
Глава ОСОБи взглянул на меня.
Автоматчик с явной неохотой пропустил нас за стеклянную дверь.
Едва различимый запах тления витал в воздухе. Значит, не все в теплице – спят…
Отец Никодим повел носом и недовольно обратился к подошедшему работнику в робе, похожему на крысу, вставшую на задние лапы.
– Плохо работаешь, Епифанцев.
Глазки Епифанцева суетливо забегали.
– В чем же дело, ваш крест?
– Как в чем? Ты что, не чуешь – мертвечиной разит?
Епифанцев втянул воздух: крылья тонкого горбатого носа расширились, показав в ноздрях кустики черных волос.
– Не чую, ваш крест.
– Ну, так я тебе говорю.
– Ваш крест, овощей много, трудно найти дохлого.
Я догадался, что овощами работник теплицы называет спящих людей. Среди них больше мужчин, но встречались и женщины, одна, – рыжеволосая, лежащая на нарах нижнего яруса, привлекла мое внимание. Я приблизился. Чем-то похожа на Марину. Да, волосами. Я взял рыжую прядь: у моей женщины волос мягче, нежнее.
Тяжелая рука легла на плечо. Я обернулся.
– Что, Ахмат, понравилась? – отец Никодим подмигнул.– Пришлю к тебе, если проснется.
– А сны?
– Что?
– Снятся ли им сны?
Отец Никодим задумался.
– Наверное, снятся. Нам всем снятся.
Я представил: бесконечный сон, вроде того, про казнь Серебристой Рыбки. Мурашки побежали по телу.
Овощи!
Темнота и лабиринт, наполненный страхами, радостями и болями. Лабиринт, построенный на обломках памяти, в который не войти, из которого не выбраться.
Овощи не видят снов.
Что-то начало расти внутри меня – вся моя жизнь в Русских Джунглях набухала, как овощ.
– Просыпайся.
Отец Никодим отстранился, Епифанцев захихикал.
– Просыпайся! – заорал я и ударил рыжеволосую женщину по щеке. Даже краткое соприкосновение передало холод ее тела.
Блуждающие в лабиринте. Ау! Сюда! Выход здесь!
– Просыпайтесь.
Я побежал вдоль нижнего яруса.
– Просыпайтесь!
Отец Никодим что-то крикнул.
Стена. Я остановился. У лабиринта нет выхода.
– Ахмат!
Глава ОСОБи улыбался, пока я подходил. Епифанцев вытирал ладонью выступивший пот.
– Посмотри-ка, Ахмат.
Рыжеволосая женщина сидела на нарах, тараща на нас непонимающие глаза. Ее губы пошевелились (синеватые, тонкие), но не издали ни звука.
– Черт подери, – сказал Епифанцев.– Впервые такое вижу.
– Что такое? – обратился к нему отец Никодим, на лице которого еще не угасла улыбка.
– Впервые вижу, чтобы овоща разбудили, ваш крест, – работник теплицы вытер взмокшие ладони о серую ткань робы, – обычно они либо сами просыпаются, либо вообще не просыпаются.
– Не думаю, что ее разбудил Ахмат, – задумался отец Никодим. – Скорее, просто настал ее час. Эй.
Он помахал рукой перед глазами женщины. Та не среагировала.
– Бесполезно, ваш крест, – ухмыльнулся Епифанцев. – После пробуждения овощу надо дней пять, чтоб оклематься. Бывают, конечно, исключения, но эта явно не из них.
– Хорошо, Епифанцев, вызывай людей. Пойдем, Ахмат.
Мы направились к стеклянной двери. Отец Никодим обернулся.
– Да, и еще, – он выразительно кивнул на неподвижно сидящую на нарах женщину. – Держи свой хуй на привязи, а то я тебя знаю.
Епифанцев почтительно закивал головой.
8. Лорд-Мэр
На последнем этаже башни дверь с лестничной клетки была металлической, а не стеклянной, и у нее дежурили сразу два автоматчика. Отец Никодим кивнул одному из них и тот, выудив из кармана длинный ключ, отпер дверь. Мы вошли. Дверь с лязгом захлопнулась.
