Владимир Беляев - Встреча с границей
Олевским взрывом партизаны оказали неоценимую услугу наступавшим советским частям. Но Андрей не думал об этом. Он был доволен, что выполнил приказание украинского партизанского штаба, что наконец-то он может позволить себе вдоволь, по-человечески, поспать. За эти дни, вернее месяцы, пока готовилась операция, он спал мало, урывками, жил на нервном напряжении.
Теперь же, когда операция закончена и моста, о котором Андрей в последнее время не мог думать без ненависти и гнева, будто это был живой враг, а не бессловесный, металлический мост, — нет, силы оставили партизанского командира. В какой-то полудреме он добрался до землянки и, не раздеваясь, свалился на жесткий, набитый свалявшимся сеном матрац. Спал Андрей не менее десяти часов и спал бы еще, если бы не пришел Володя Седашев со срочной почтой.
«У него, паршивца, она всегда срочная», — недружелюбно подумал Андрей.
Обычно при докладе командиру сосредоточенный, понимающий важность момента Володя на этот раз был чем-то возбужден и улыбался во весь свой полнозубый рот.
— Ты чего, радист, сияешь, будто по займу тысячонку схватил?
— Схватил, да не я, — и Володя протянул написанную на листке из ученической тетради телеграмму.
Андрей непонимающими, еще окончательно не проснувшимися глазами пробежал ее и недоуменно взглянул на радиста.
— Ну и что? Не вижу причин для восторга.
— Да вы читайте внимательнее.
— Что внимательнее? Строкач поздравляет кого-то с Героем. Мы-то тут при чем? Не у нас бал-сабантуй...
— Как причем? Героя-то вам дали...
— Вот шутить не надо, — недоверчиво бросил Андрей и стал вчитываться в телеграмму. Телеграмма, действительно, адресовалась ему, и Строкач не кого-либо другого, а его, Грабчака Андрея Михайловича, поздравлял с высоким званием Героя Советского Союза, желал ему здоровья и новых боевых успехов. Напоследок еще и обнимал. Телеграмма так и заканчивалась: «Обнимаю. Строкач». Вроде бы радист говорит правду. Да и какой прок ему шутить? Но известие было столь значительным и невероятным, что Андрей никак не хотел поверить в случившееся.
— Ты, радист, случаем не напутал? Я ведь знаю вас, точка-тире: такое набрехаете, потом сам черт не разберет.
— Да нет же, товарищ командир. Все принято точно. Так что разрешите поздравить.
Радист приготовил еще один сюрприз, решив, вероятно, доконать совершенно растерявшегося командира. Он протянул ему письмо с бесконечно дорогим почерком.
— Сегодня ночью самолет сбросил, — сказал Володя и тихонько вышел, оставив Андрея один ка один со своей такой неожиданной и такой долгожданной радостью.
Андрей держал по-солдатски сложенное в треугольник Танино письмо и не знал, верить или не верить в это чудо. Через два года долгой разлуки отыскать его у черта на куличках, в партизанском лесу, за сотню верст от линии фронта. Это ли не чудо? Нет, не зря пишут поэты, что любовь сильнее войны.
Дрожащими руками он раскрыл письмо.
«Живы, здоровы, добрались до Саратова. Тетка померла. Приютили добрые люди».
Вот что узнал он, наскоро пробежав глазами дорогие страницы. И этого было довольно, чтобы на сердце сразу стало покойно и ушла ноющая боль, которая появлялась всякий раз, как только он начинал думать о Тане и детях.
Потом он неторопливо стал перечитывать письмо. Таня писала, что наконец-то ей удалось установить, где он находится. Она знала, была почему-то уверена, что Андрей жив, только не знала, куда писать. Каждый день она писала ему письма, но неотправленные складывала в чемодан.
«Наревусь, и легче станет. Майя и Алла вытянулись и каждый день спрашивают, когда приедет папа. Я им отвечаю: «Папа разобьет Гитлера и приедет к своим дочкам». В первое время в эвакуации было не сладко. Ведь ни обуть, ни одеть — все осталось на заставе. Но потом все наладилось. Теперь я работаю. Конечно, жизнь не легка, но как-нибудь перебьемся. Лишь бы у тебя было все хорошо. Ждем твоей весточки. Истосковались по тебе, что ни сказать, ни написать».
Крепкий и мужественный человек, Андрей Грабчак сидел в своей землянке совершенно обессиленный и думал: «Ну разве можно, чтоб такие вести сразу сваливались на одного человека? От счастья может сердце не выдержать!»
Весть о том, что командиру присвоено звание Героя Советского Союза мгновенно облетела отряд. На другой день с утра в землянку Грабчака повалил партизанский народ с поздравлениями. Приходили даже те, которых Андрей здорово гонял за провинности. Люди, видимо, понимали, что командир гневался за дело и не таили в сердце зла. Поздравляли все искренне, сердечно и просто. Поздравляя, по-дружески добавляли:
— Смотри, нос не задирай!
— Герой-то герой, да стой за партизан горой!
— Михайлыч, когда лампасы нашьешь на штаны, не забудь с рядовыми здороваться. Без солдата генералу — труба.
Полную землянку натащили подарков, женщины где-то отыскали цветы. Мужики принесли кто зажигалку, кто книжку. Слава Кветинский раздобыл даже для такого случая нераспечатанную пачку «Казбека» довоенного выпуска московской фабрики «Ява».
Андрей за свою партизанскую жизнь ни разу не брал в рот хмельного. Теперь же Андрей не устоял. Товарищи и слышать не хотели, чтоб такое событие да и «всухую». «Звезду надо непременно обмыть, чтобы не тускнела», — авторитетно сказал Подкорытов. А уж если говорит сам комиссар, то ставь на стол бутылки, которых партизаны натащили полный угол. Есть даже французский коньяк. Лучше было бы по такому случаю нашей, русской. Да где ж ее взять? Придется мыть звездочку в коньяке из далекой Шампани.
Народу собралось много. Почетное место заняли семеро десантников, включая именинника, которые снежной зимой сорок третьего года высадились на ковпаковские костры. «Боевые хлопцы, — думает глядя на них Андрей. — Каких дел натворили».
Андрей обводит взглядом гостей: здесь Кветинский, Кукин, Еремей, командиры групп. Дед даже по такому случаю скинул шапчонку и показал свои свалявшиеся, еще вовсе непоседевшие волосы.
Пили, к удивлению Андрея, мало. Видимо, зная неприязнь командира к спиртному, по возможности воздерживались. Зато наговорились досыта. Беседа не утихала. Вспоминали, как начинали; безобидно, словно взрослый человек над ребенком, добродушно шутили над своей боевой молодостью. Виделось почему-то все в смешном свете.
Наговорившись, вспомнив все смешные истории своей партизанской молодости, пели. Пели «Землянку», «В лесу прифронтовом», «Идет война народная», «Синий платочек», «Огонек». Послушали московское радио, помечтали и разошлись уже под утро.
Подкорытов ушел последним.
— Слышал, Николай, не сегодня-завтра наши будут в Киеве. А там недалеко и до границы, до Карпат. Так что, товарищ пограничник, готовь зеленую фуражку.
