Алексей Сережкин - Ученик
Эта мысль почему-то покоробила его, и он машинально потер внезапно занывшую бровь тыльной стороной ладони, чуть не сбив с носа очки, о которых он совершенно забыл.
«Еще и очки эти дурацкие», — пробормотал он почти про себя. Покосившись на дверь за спиной, из которой вот-вот могли показаться одноклассники, он решительно вдохнул и сбежал вниз по лестнице.
Да, он выглядел нелепо в этих очках, по крайней мере ему так всегда казалось. И очки, и школьный пиджак, из которого он опять вырос, и потертый видавший виды портфель с треснувшей ручкой, царапающей ему ладонь, все это было таким, как всегда, обычным и ничем не примечательным.
Очки снимать не хотелось. Проскочив по возможности незаметно мимо, не обратив на себя внимания, он хотел хотя бы еще разок посмотреть на нее, хоть мельком. Еще раз увидеть ее улыбку и запрокинутую назад голову, открывающую такую беззащитную шею и вспомнить их долгий, долгий разговор тогда, в школьном дворе. Когда рядом не было почему-то никого. Ни этих долговязых десятиклассников, стоящих у него на пути, ни девчонок, окруживших ее плотным кольцом. Никого. Никого кроме них.
Площадка перед школой была заасфальтирована, но тем не менее тут и там стояли лужи. Десятиклассники заняли один из редких сухих пятачков и продолжали докуривать свою единственную сигарету.
Он помедлил на мгновение, прикидывая каким бы образом ему ловчей и удобней было бы проскочить мимо, не привлекая внимания девчонок на скамейке. Он взглянул в том направлении краем глаза, увидел, что Олеся полностью заслонена от него подругами и вздохнул.
Почему-то оклик не удивил его, хотя как и всегда он совершенно не был к нему готов.
— Эй, ты чего тут торчишь и пялишься?
Ничего удивительного в этом оклике не было. Он мог бы предположить, что десятиклассники воспользуются моментом задеть первого попавшегося им на глаза. Упустить такой шанс привлечь внимание девочек они конечно, не могли.
Первая фраза прозвучала не очень громко и совпала с особо шумным всплеском смеха, донесшимся со стороны девушек.
Он проигнорировал вопрос.
Второй вопрос прозвучал громче:
— Я не понял, я к кому обращаюсь? — на него уставился самый долговязый десятиклассник. Недокуренный бычок казалось прилип к его нижней губе и почему-то не падал вопреки всем физическим законам.
Он сделал резкий шаг в сторону. Теперь троица полностью заслоняла его от девушек около скамейки, даже если кто-то из них и посмотрел бы в их направлении, то увидел бы только спины старшеклассников.
— Очкарик, ты оглох? Не люблю, когда себя ведут так невежливо, — долговязый говорил все громче, рисуясь перед своими дружками и привлекая внимание девочек, оказавшихся теперь за его спиной.
— Не торчу и не пялюсь. И со слухом все в порядке, — ответил он тихо. — Да и тебя вообще забыл спросить, где мне стоять.
Внутри что-то забурлило и закипело веселыми пузырьками и собственные слова показались незнакомыми, произнесенными кем-то другим, как уже бывало до этого. Ладонь кольнуло надорванным куском кожи на ручке и он с сжал ее покрепче. Портфель в руке казался лишним.
— И тоже кое- что не люблю.
— И че не любишь-то? — весело загоготал дылда. Рядом были его дружки, поблизости стояли красивые девочки, которые конечно должны были заметить его и благосклонно позволить себя проводить. Все-таки десятый, выпускной класс. Размякший фильтр полностью докуренной сигареты повторял движения его нижней губы, по-прежнему чудом не падая на землю.
Ему стало неважным, что его могут увидеть. Такого, в нелепых смешных очках, с короткими рукавами пиджака. Он сделал шаг вперед, прямо в лужу, почувствовав, как в одном из ботинков моментально хлюпнуло.
«Я не люблю себя, когда я трушу. И не люблю, когда невинных бьют» — он проговорил про себя эти строки Высоцкого и только после этого произнес вслух:
— Таких, как ты не люблю.
Куда подевались времена, такие недавние времена, когда он выдавливал из себя слова, и кровь стучала у него в висках.
Долговязый открыл рот и изумленно, не поверив своим ушам, протяжно выдохнул:
— Чёёёё?
В этот момент сигаретный фильтр наконец-то оторвался от губы и стал медленно падать на землю.
— А у тебя что, проблемы со слухом? Из интерната что ли? — усмехнулся он. — Тоже слабослышащий? Или просто дефективный? — вспомнилось ему слово из прочитанной в прошлом году «Педагогической поэмы» Макаренко.
— Да я тебя, — выдохнул еще раз десятиклассник, в замешательстве закрутив головой по сторонам, явно не готовый к подобному развитию событий.
Он спокойно стоял в центре лужи, чувствуя, как вода стала натекать и во второй ботинок, и не двигался. Он не смотрел на стоящих перед ним десятиклассников и следил за тем, как медленно летит к земле окурок, удивляясь про себя столь высокому росту долговязого.
В тот самый момент как окурок беззвучно коснулся асфальта, он отбросил портфель в сторону и сжал правую руку в кулак. Он сделал это с каким-то облечением, ручка портфеля мешала ему. Он стиснул руку так сильно, что увидел, скосив немного глаза в сторону, как побелели костяшки и поднял голову.
— Теперь я не слышу ответа. А я точно не дефективный, уверяю. Это слово почему-то понравилось ему и он повторил его, ощущая как оно перекатывается на языке и не портясь даже от добавления этого ненужного и книжного «уверяю», зачем-то выскочившего и сделавшего всю фразу немного нелепой.
Десятиклассники в замешательстве переглянулись, долговязый так и не мог закрыть рот, и все его лицо выражало какой-то мыслительный процесс, ставший болезненно-мучительным в тот момент, когда они все вдруг внезапно поняли, что никакого смеха не доносится больше со стороны девочек, что они замолчали. Наконец-то их внимание, которого так долго добивались старшеклассники, оказалось обращено на происходящее рядом с ними.
В этот момент он перевел взгляд и собрав в себе все силы, посмотрел в сторону девочек.
Девушки молчали. Они прервали беседу внезапно, о чем красноречиво свидетельствовали полуоткрытые рты и неловко повернутые в их сторону головы.
Он смотрел в глаза Олеси и молчал. Она тоже молчала и смотрела на него, будто не узнавая. Странное чувство наполнило его. Не было рядом ни ее подруг, ни десятиклассников, не было никого. Он видел только ее.
Он вглядывался в ее глаза и пытался понять, что в них написано. Он не узнавал этого выражения, оно было ему незнакомо и непонятно, оно пугало его. В ее глазах плавал огонь, что-то мерцало и переливалось в глубине и посверкивало зелеными всполохами.
