Ольга Репьева - Необыкновенные приключения юных кубанцев
— Это, как его… Тожеть мамины?
— Такое скажешь! — глянула осуждающе. — Рудькины остались. Где-то и рубашка лежит, но я в спешке не нашла. — Натянув шаровары и задирая платье, попросила: — Отвернись на минутку, — и, не дожидаясь исполнения просьбы, стала стаскивать через голову.
Андрей отвёл глаза, но успел заметить «карман» для носового платка: уголок его торчал из промежутка между чашечками бюстгальтера. Похвальная, казалось бы, предусмотрительность помощницы, «положившей» трусы, поначалу оценена им не была: упоминание о них говорило за то, что его видели голозадым… Конешно, он сам виноват, что так оплошал, но всё-таки неприятно, подумалось ему. А просьба отвернуться вызвала даже чувство оскорбленного самолюбия: «Сама, небось, подглядывала, а тут в ливчике — и отвернись. Цаца какая! «Но это он подумал, а сразу ответил так:
— Пож-жалста! Не больно интересно. Не видел я, что ли, ваших сиськов, что ли!..
— Интересно, где ты насмотрелся «сиськов»? — сделала она ударение на последнем слове; однако объяснять правильность произношения в этот раз не стала.
— Мало ли где! Но я сподтишка не подглядывал, как некоторые…
— Ой, Андрошка, я сразу же и отвернулась — ей… честное пионерское! веришь?
— Ла-адно, поверил… Ты давай поторапливайся.
— Я уже готова, идём. — Заметив, что слегка прихрамывает, спросила участливо: — Болит?
— Нисколько. Это самое… Я имя своё сказал тогда неправильно: меня, вобще-то, звать Андреем. А Андрон — кличка.
— Правда? А почему именно такая?
— Да цыган был у нас в колхозе с таким именем, кузнец. Черноволосый да кучерявый, как я. Но ты не подумай, он появился, когда мне было уже лет десять. Просто батя у меня тожеть чернявый.
— Я, признаться, приняла тебя за цыганчонка… А это твоё «ёкарный бабай» считала за цыганское ругательство.
— Ничё не цыганское и не ругательство, просто приговорка такая.
— Между прочим, неприятная на слух: так и кажется, что ты хочешь заматериться.
— Ну, ежели так кажется, то я больше и не буду, — пообещал Андрей.
Эта ли его уступчивость, или тому появились уже и другие причины, но Марта, поймав его взгляд и улыбнувшись, сказала с задоринкой:
— Ты начинаешь мне нравиться… как любила говорить одна моя учительница. — Но уточнила: — За чуткость, справедливость и ещё — что слушаешься старших.
«Тожеть мне, старшая! — подумал он про себя. — Обещал заради уважения. Потому как и ты мне начинаешь».
Подсолнухи кончились, дышать и впрямь стало легче. Хотя солнце, подбиравшееся уже к зениту, калило на полную августовскую мощь, но долетавший со стороны плавней свежий ветерок, обдувая, приносил какую ни есть прохладу.
Торная дорога растворилась в спелой степной траве. От неё влево ответвилась тропинка, в конце которой виднелось кладбище с потемневшими от времени деревянными крестами, поросшее сиренью и небольшими фруктовыми деревцами. Обогнув его справа, со стороны гравийки, ребята вышли в открытую степь.
— А мы с тобой не первые, кто поспешил на выручку, — заметила Марта немного в стороне мужчину в тёмном картузе и белой рубашке; тот тоже их обнаружил и остановился, поджидая.
— Наверно с час потеряли с этими задержками… — Всмотревшись, Андрей нахмурился: — Интересно, что делает тут эта дылда. Не поверю, что он поспешил на выручку!
— Ты его знаешь?
— Знако-омы… Возьмём правее, не хотел бы и из-за него время терять.
— Идет нам наперерез. Мне боязно, — призналась она.
— Да ну, глупости! Не боись.
С ними сближался всего лишь рослый парень — узкоплечий, белобрысый, лет двадцати; из-под лакированного козырька казацкой фуражки времён гражданской войны выбивались вихры чуба; верхняя губа и подбородок поросли светлым пушком, ещё не ведавшим бритвы; левый глаз с прищуром, придававшим продолговатому лицу насмешливое выражение.
— Це ты, Андрон, — заговорил первым, встав спереди так, что пришлось остановиться, — А я дывлюсь: шо за парочка — Сэмэн та Одарочка? — Перевёл взгляд на Марту: — Чия така овэчка?
— Сам ты баран! — Андрею не нравилась бесцеремонноить, с какой тот разглядывал её сверху донизу; встал между ними. — Отвали, чё уставился, как кот на воробья…
— А шо, низ-зя? — Перевёл взгляд на чеку вместо пуговицы, скривил в ехидной ухмылке тонкие губы. — И куды ж це вы направляетэсь?
Хотел отпаять позаковыристей, вроде «на кудыкало, куда тебя дерьмо кликало», но сдержался: не след задираться; сказал:
— На лимане, слыхал, ожины навалом поспело. А ты чё тут шляешься?
— Хто, я? Парашуту шукаю.
— Какую ещё «парашуту»?
— Та хиба нэ бачилы, як нимци яроплана сбылы?
Передёрнув плечом, как если бы понятия не имел, о чём речь, заметил насмешливо:
— Тебе во сне, что ли, приснилось?
— Це вы, мабуть, проспалы! — Снова пройдясь по Марте, осклабился: — Вона ничогэнько — и на мордочку, и цыцькы, я б тэж прозивав.
— Ты, кугут, говори да не заговаривайся!
— А то — шо? — шагнул с кулаками, — ща як кугутну по зубах!
— Попробуй… — передав сумку Марте, Андрей воинственно сунул руку в карман. — Как бы твои не вылетели! Будешь иметь дело ещё и с Ваньком.
— Та плював я на твого Ванька! — огрызнулся долговязый, утратив, однако, грозный вид и зыркнув по сторонам; затем развернулся и побрёл прочь. Андрей взял сумку, глянул на солнце, проворчал сердито:
— Как не одно, ёк… так другое! Теперь этого Гапона поднесло…
— Странный тип! — осуждающе заметила она. — Не о человеке беспокоится, а о каком-то парашюте… Это у него имя такое — Гапон?
— Прозвище. Фамилия Гаповский — поэтому. А вобще звать Лёха. — Андрей оглянулся. — Зырит в нашу сторону, морда. Пробежаться бы, но ещё подумает, что удираем да увяжется следом, вражина…
— Ты, вижу, его крепко недолюбливаешь.
— Их все пацаны не любят. И на нашей, и на той стороне хутора.
— Их — это ещё кого-то?
— Два дружка у него закадышных. Тожеть кулацкие сынки.
— Кулацкие? — удивилась Марта. — Я слыхала, будто всех кулаков здешних выслали.
— Не всех. Эти, когда начиналось раскулачивание, прикинулись добренькими: сдали инвентарь и худобу первыми да ещё и других подбивали — чтоб выслужиться. Мама рассказывала. Такими, говорит, активистами стали, что куда там! А как пошёл слух, что фрицы скоро и сюда достанут, так они вдруг вспомнили, что родом из казаков да ещё и богатых. Надеются обратно стать господами.
— Так вслух и говорят?
— Старые пока помалкивают, но, видать, разговоры промеж себя ведут. Потому как их балбесы больно носа задрали: мы, мол, тут законные хозяева, а вы — так, безродные-иногородные.
