Андрей Баширов - Оборотни Индии
К счастью, мой клад оказался на месте. Я подзабыл, что именно находилось в этом кувшине, который я закопал довольно давно. К моей немалой радости, его содержимое превзошло все ожидания. Я обнаружил в кувшине тридцать золотых монет, четыре увесистых слитка золота, две нитки жемчуга и немало драгоценных камней, среди которых своей красотой и размерами выделялся крупный алмаз. Я решил оставить драгоценные камни себе, чтобы впоследствии при их помощи выдавать себя за торговца-ювелира, что будет вызывать уважение и доверие у простодушных людей, которые еще попадутся мне на дороге.
Я решил вновь вернуться в город после захода солнца (ворота долго оставались открытыми) и после наступления темноты незаметно проскочил мимо сонной стражи. Подойдя к ограде дома муллы, я увидел его сидящим в одиночестве на освещенной светильником веранде и громким голосом воззвал к нему, прося милостыню во имя благословенного святого Мауланы Али Хайдарабадского. Услышав мой голос, мулла оторвал свой взгляд от Корана, который он прилежно читал, и, увидев меня, вздрогнул от неожиданности и удивления.
— Нет бога кроме Аллаха! — воскликнул он. — Что это ты, садху? Видать, ты с ума сошел, мой друг, раз заявился в гости к духовному пастырю неверных? С какой стати ты, индус, решил обратиться ко мне от имени Мауланы Али?
— Прости меня, мулла! Сейчас я все объясню, — сказал я. — Перед тобой стоит человек, который рискует своей жизнью ради встречи с тобой. Я очень хорошо знаю тебя…
— Я же вижу тебя в первый раз, — перебил меня мулла. — Кто ты и чего тебе надо?
— Мулла! — сказал я. — У меня к тебе тайное дело, но уверяю тебя, что я не намерен причинить тебе ни малейшего зла и сам уповаю на твою помощь. О Вали Мохаммад! Неужели ты не можешь узнать меня?
— Голос твой вроде бы знакомый, а все же я тебя не помню. Как тебя зовут?
— Мое имя запрещено произносить вслух в Джалоне, но мы одни, и я скажу тебе: помнишь ли ты Амира Али?
— Аллах! — воскликнул мулла, быстро отодвигаясь от меня на самый край ковра, на котором сидел. — Так это ты, несчастный разбойник!
— Да, я несчастный человек и разбойник, мулла, но я пришел к тебе с миром. Ты проявил доброту к человеку, дороже которого у меня нет на свете, и приютил его у себя в доме. Я говорю про свою дочь. Не вспоминай о моем прошлом, а скорей скажи мне, помнит ли она обо мне?
— Знай, что твоя дочь жива и здорова. Она горюет по тебе и своей матери, но она уверена, что тебя нет в живых, а значит, у нее нет надежды вновь увидеть тебя. Теперь уходи!
— Видимо, так оно к лучшему. Время излечит ее горе. Зачем ей знать обо мне, — сказал и. — У меня к тебе единственная просьба, мулла, и она касается только дочери. Помоги мне, и я исчезну навсегда.
— Говори! — согласился мулла. — Я ничего не обещаю тебе, Амир Али, ибо ты обманул за свою жизнь тысячи людей, но все же — говори!
— У меня есть сокровище, которое я спрягал здесь, в Джалоне. Сегодня я откопал свой клад — мне он ни к чему, и я хотел бы отдать его тебе, чтобы оплатить расходы, которые ты несешь ради моей дочери.
Ни за что! — воскликнул мулла. — Я никогда не возьму ценности, обагренные кровью твоих жертв! Оставь их себе — я не хочу оскверниться!
— Уверяю тебя, мулла, все это принадлежит моей жене — золото и деньги. Они чисты, и я готов поклясться на Коране, что говорю правду.
Я взял из рук муллы Коран и принес клятву. Она была лживой, ибо все, что лежало в моем кладе, послала мне Кали, но я солгал, не моргнув глазом, ибо делал это ради своей дочери.
— Вот все, что у меня есть! — сказал я, высыпав содержимое горшка на ковер. — Немного, но это все, что осталось от моего былого богатства.
— Не ропщи и не думай о прошлом, Амир Али! То, что случилось с тобой, было предопределено судьбой и волею всемогущего Аллаха!
— Да, мне остается только смириться со своей судьбой, — согласился я. — Мулла! Время идет — до утра я должен покинуть город и присоединиться к моим товарищам. Прошу тебя еще об одной, последней, милости — я хочу увидеть своего ребенка! Мне хватит лишь одного взгляда на нее, чтобы навсегда запечатлеть ее облик в своем сердце, ибо больше я никогда ее не увижу. Неужели ты откажешь мне в этом?
— Нет, Амир Али, — она сейчас играет с детьми моего соседа на женской половине дома, и если ты последуешь за мной, то увидишь ее. Помни, однако, что ты увидишь ее в последний раз. Отныне она — моя дочь, а я — ее отец. Идем!
Я последовал за муллой через небольшой дворик на другую половину дома. Я услышал веселые голоса резвившихся детей и узнал среди них голосок моей дочери, звеневший словно серебряный колокольчик. Я приоткрыл дверь и увидел ее — любимое дитя! Я долго смотрел на нее, с трудом подавляя желание войти в комнату и обнять ее. Я сдержался. Мое появление в новом ужасном обличье лишь напугало бы ее и напомнило о несчастье, поразившем нашу семью.
Я ушел. Меня душили слезы и отчаяние. «Боже, помоги мне!» — шептал я. Я понял, что остался один на всем свете, и не хотел думать, что будет дальше. У меня не оставалось никакой надежды в этой жизни.
С ожесточенным сердцем вернулся я к своим прошлым занятиям. Мои товарищи и я выбрали город Лакхнау, где действовали ловко довольно долгое время, отправив в лучший мир десятки людей, пока Кали опять не оставила нас своей милостью.
В тот день, а это была пятница, то есть по всем приметам несчастливый день, мы отрядом в шестнадцать человек взялись составить компанию семи путешественникам. Мы сопроводили их до нашего любимого бхиля, в четырех коссах от Лакхнау, и только было принялись за них, как из-за поворота дороги налетел отряд конной стражи. Мы были немедленно схвачены и доставлены в город вместе с тремя путешественниками, которых не успели придушить, и четырьмя телами их товарищей. Улики против нас были совершенно неоспоримы, и нас заточили в узилище, причем я оказался в одном помещении со стариком-душителем по имени Аппу, который давно знал меня и моего отца.
Вновь в узилище
Так я снова очутился в тюрьме. Узилище, в котором я оказался, вовсе на напоминало ту зловонную, омерзительную яму в Джалоне, но любая тюрьма не может быть хорошей, особенно когда ты ожидаешь приговора. Я много раз просил тюремщиков сказать мне, что ждет меня, но они не отвечали — по незнанию или из-за жестокосердия. Впрочем, через неделю я узнал все — семеро наших товарищей, взятых вместе с нами в плен, были уже повешены, поскольку свидетели видели, как они душили путешественников. Против меня и Аппу таких твердых доказательств не было: оставшиеся в живых путешественники не могли присягнуть, что мы тхаги, ибо Аппу и я не пускали в ход румаль. Ничего против нас не смогли показать и стражники, ибо мы вполне могли быть такими же путешественниками, что и те, которые пали от рук моих товарищей. Судья уже было склонился к тому, чтобы отпустить нас на волю, но тут один из казненных позже душителей в страхе перед смертью заявил, что Аппу и я принадлежали к числу тхагов, и, приняв его слова во внимание, судья приговорил нас к пожизненному заточению.
