Мария Колесникова - Гадание на иероглифах
Сочинение попало к одному из крупных руководителей японских вооруженных сил. Случай был расценен как «подрывающий основы правильного воспитания в школе» и «наносящий ущерб авторитету вооруженных сил».
Корреспонденты газет беседовали по этому вопросу с учителем того школьника. Учитель с возмущением заявил, что ничего абсурдного во взглядах своего ученика он не видит и что школа стремится воспитать у учащихся правильные взгляды на жизнь. Он добавил, что бюрократы в министерстве просвещения «упорно пытаются столкнуть школу с правильного пути на ложный». И он решительно осудил действия упомянутого военачальника.
Большую сенсацию вызвало заявление генерала Макартура в американском конгрессе в июне 1951 года: «Я говорю вам, что война поставила вне закона те самые основные предпосылки, господа, исходя из которых ее использовали как конечное слово, когда политика оказывалась бессильной урегулировать международные споры. Война ныне несостоятельна в силу самой своей сути. Последние две войны показали это. Победитель должен был тащить побежденного на своем горбу. Если будет еще одна мировая война, то вы столкнетесь с такой разрушительной силой и с такими разрушениями, в условиях которых только те будут счастливы, кто будет мертв». Это уж, как говорится, из личного опыта. Японский школьник и американский генерал пришли к одному и тому же выводу. А устами младенца, как известно, глаголет истина.
Уж не под воздействием ли своих личных неудач сделал Макартур подобное заявление? Ему не повезло: президент Трумэн сместил его с поста главнокомандующего вооруженными силами США на Дальнем Востоке в ходе корейской войны. Увы, воинственный генерал потерпел тогда поражение, сенат привлек Макартура к ответственности. «Дело Макартура» в свое время вызвало большой шум.
А возможно, генерал учуял, что изменилась сама структура времени.
…Я иду по Тверскому бульвару. Падают листья, одевая землю в холодный огонь осени. Здесь жизнь кажется устойчивой, как будто и не было никогда исторических потрясений, горячих и холодных войн.
Отсюда Китай кажется далеким, словно бы не имеющим ко мне отношения. Но это не так. Я мучительно продолжаю думать о Китае, пытаюсь осмыслить то, что произошло и происходит там.
И снова я гадаю на иероглифах.
ВЕНЕЦ ЖИЗНИ
Памяти Анны Клаузен
— Умерла… — как-то устало и безразлично произнес пожилой врач-англичанин, откладывая в сторону стетоскоп.
— Господи! — ужаснулась Анна, остановившимися глазами рассматривая умершую. — Такая славная женщина… Лицо как у святой. Русская, между прочим, Евдокией Петровной звали. Всю ночь горела, билась в бреду. Английской миссионеркой была где-то в глухой провинции, проповедовала христианское православие. Чем только не приходится заниматься русскому эмигранту. Английские волонтеры, английские миссионеры… Ехала в Шанхай по каким-то делам, вот и приехала. В Шанхае заболела амебной дизентерией.
Женщину унесли. Анна автоматически переменила постель, содрогаясь от мысли, что на освободившуюся койку сейчас положат нового пациента. Но слава богу, дежурство кончилось. С нее хватит на сегодня. Что и говорить! Работа сиделки не из приятных, но в ее положении выбирать не приходится.
Каких только людей не повидала в этом госпитале! Чаще всего это были матросы из разных стран. Шанхай — открытый порт, в него заходят суда со всего света. Приходят они и из далеких колоний, откуда-нибудь с Самоа, с Филиппин, с Голландского Борнео, где душные испарения Яванского моря, где лианы, каучуковые деревья, диковинные цветы и смертоносные болезни.
На улице шел мелкий дождь, словно стоял и таял в воздухе пар. Анна торопливо прошла два коротких квартала, вдыхая свежий воздух. Остановилась на углу улицы. Куда идти? Домой? У нее, в сущности, нет дома. Вчера вечером она поссорилась с хозяйкой, этой скандальной толстой венгеркой, для которой существует только выгода. Ей, видите ли, выгоднее сдать весь верх одному жильцу, который живет у нее на втором этаже, кстати, в прекрасной комнате. Чего ему еще надо? Мол, он только что приехал из Германии и не привык еще к жаркому климату, а на чердаке ему будет прохладнее! Скажите, пожалуйста! А она, значит, выметайся куда хочешь? Не платить же ей, в самом деле, сорок долларов за его комнату на втором этаже, если она получает всего восемьдесят, да еще китайских, а не американских. Двадцать долларов, которые она платит за свой чердак, вполне приличная цена. Пользуются тем, что в Шанхае трудно найти квартиру, и дерут три шкуры. «Разве я неисправно плачу?» — спросила она у хозяйки. Да нет, мол, госпожа Валениус аккуратная плательщица, тихая, мужчин к себе не водит, но выгода есть выгода.
— Значит, у вас нет ко мне претензий? — спросила Анна.
— Нет, — ответила хозяйка.
— Тогда — ауфвидерзейн.
И Анна ушла на дежурство. Но разговор, как видно, не окончен, мадам Буклай от нее не отступится. Но пусть они все катятся к черту: и мадам Буклай со своей выгодой, и этот привередливый немец — она никуда не уйдет из своей комнаты.
Анна вышла на набережную. Мимо нее текла густая сине-черная толпа китайских рабочих — портовых грузчиков. Мелькали роскошные лимузины директоров банков, менеджеров, спешащих в свои офисы. На реке, задавленной иностранными крейсерами, кипела своя обычная жизнь: сновали во все стороны джонки, похожие на розвальни, деловито пыхтели катера, медленно уползали в море перегруженные пароходы. На пристанях, облепив их грязной, галдящей толпой, работали тысячи грузчиков. Остро пахло смолой, плесенью, нефтью, углем. Сесть бы сейчас на пароход и уехать куда-нибудь далеко-далеко из этого проклятого вонючего города, от тупой бессмысленной жизни…
Анна шла по набережной, стараясь рассеять кошмар прошедшей ночи. Но перед ней снова и снова возникало лицо умершей. «Где я ее видела? — вдруг подумала она. — Это знакомое выражение лица…»
И тут из глубин памяти всплыли слова: «Все забудется, особенно зло, которое тебе причинили. Для того чтобы жить, девочка, нужно забывать». Ах, вот она кого ей напомнила: давнюю знакомую, пожилую шведку, у которой она обучалась шитью. То же характерное выражение доброй, благостной печали на лице, та же отрешенная улыбка. Она возглавляла секту евангелистских христиан. Там проповедовали всепрощение, любовь к ближнему, любовь ко всем людям…
Всепрощение… Нет уж, увольте, она давно поняла, что к чему. Может, Поповым простить, которые молились и тут же тянули из нее жилы? Или Валениусу, этому трусливому подлецу, заевшему ее молодость?
